Кровь моего монстра
Шрифт:
Он соскальзывает обратно на землю, затем встает в положение стоя и как-то странно наблюдает за Виктором. Как будто он видел его раньше. Если на чьем-то лице и можно заметить дискомфорт, то от Липовского он исходит волнами.
Зрелище достойное внимания, но не настолько, чтобы Виктор заинтересовался им или, что еще хуже, занес его в какой-то дерьмовый список.
— Помни, что я тебе сказал, — говорю я, затем разворачиваюсь и направляюсь к своему охраннику.
Виктор бросает последний взгляд на рядового, прежде чем пристроиться рядом со мной.
— Кто это был? — спрашивает он с ноткой сомнения, подозрения и любого другого синонима в тезаурусе.
Недоверие. это одновременно его самое сильное и самое слабое место.
— Никто, о ком тебе не стоит беспокоиться, — я бросаю на него взгляд. — Что ты делаешь в лагере? Разве ты не должен пить или следить за тем, чтобы другие не пили слишком много?
— Слишком поздно. Дураки пропали даром.
— В этом нет ничего удивительного. Они празднуют избавление от твоего диктаторского правления, Витя.
— Ты уверен, что это не должно быть обращено к тебе, капитан?
Он смотрит вперед, ему на все наплевать после того, как он выкинул это заявление, как будто оно само собой разумеющееся.
— Ты, должно быть, устал от жизни, — говорю я своим обычным мрачным тоном, но это нисколько не трогает Виктора.
— Кстати, о жизни, — он двигается передо мной и останавливается, заставляя меня сделать то же самое. — Твой отец требует твоего немедленного возвращения в Штаты. По-видимому, дела обстоят не лучшим образом.
— Когда они вообще были?
— Он сказал, что это приказ.
Моя челюсть сжимается.
Напоминание о моем так называемом доме и моем отце, всегда вызывает у меня горький гребаный привкус во рту.
Еще слишком рано возвращаться в эту кровавую яму.
Не то чтобы здесь не было крови, но здесь все происходит на моих условиях и с моими методами.
— Дай угадаю, ты снова собираешься игнорировать его, — говорит Виктор, его брови сдвинуты и в его взгляде мелькает стандартная догадка
— Ты правильно догадался. Похлопай себя по спине.
— Кирилл, нет. Он не оставит это без внимания.
— Он ни хрена не может сделать мне здесь.
— Но..
— Этот разговор окончен, Виктор! — я протискиваюсь мимо него. — Давай вернем людей обратно, пока кто-нибудь не попал в беду.
Они единственные люди, которые имеют значение. Все остальные, включая мою семью, не имеют.
4
САША
Наши недели проходят как в тумане.
Поначалу ритм был невыносимо изматывающим и доводил меня до предела моих физических возможностей. Меня чуть не вырвало, и я несколько раз падала в обморок. Я подумывала отказаться, но об уходе из военного института не могло быть и речи. Как утверждал мой дядя, если я выберусь отсюда, то это будет вопросом времени, когда меня найдут и убьют. Хуже того, я могла бы даже привести их к остальным членам моей семьи, чтобы они могли закончить резню, которую они начали.
С другой стороны, моя выносливость со временем улучшилась, и я могу заниматься часами, не чувствуя необходимости падать в обморок. Когда капитан поймал меня и начал это испытание, я думала, что никогда не зайду так далеко, но, как он сказал мне, это всего лишь игра разума, как только я выучу правила, все станет проще.
Кирилл Морозов. Это имя капитана.
Я научилась этому за то время, пока физически мучила себя, чтобы нарастить мышечную силу. Это был крутой подъем, требующий большой работы ног, рук и брюшного пресс. Он не собирается делать из меня накаченного большими мускулами, поскольку, по его наблюдениям, моим главным преимуществом является скорость и «достойная» цель.
Тем не менее, он по-прежнему полон решимости вывести меня за пределы моих возможностей.
Давным-давно я гордилась тем, что была сильной, решительной девушкой. Раньше я боролась с папой, моими дядями, моим братом и моими кузенами. Бег, спарринги с деревянными мечами и лазание по деревьям были обычным делом.
У моей бедной мамы чуть не случался сердечный приступ каждый раз, когда я возвращалась домой в своих порванных и грязных платьях, с грязным лицом и растрепанными волосами. Она обычно читала мне самую длинную лекцию, пока купала и снова наряжала меня. Когда я смотрела в зеркало, то мне нравилось, как я выгляжу. Я обожала кружевные платья и свои длинные светлые волосы, в которых отражалось солнце. Раньше я играла со своими прядями и царствовала как принцесса над своими кузенами. Несмотря на мои пацанские повадки, мне нравилось, какой красивой меня делала мама. Просто я не могла удержаться, чтобы не присоединиться к своему брату и кузенам всякий раз, когда они отправлялись в хулиганские приключения.
Если бы они увидели, как я сейчас борюсь с тренировками, они бы насмехались:
— И это все, на что ты способна, Сашенька?
Мои плечи опускаются, когда я спрыгиваю с металлической перекладины и встаю на землю. Я продолжаю смотреть на свои ноги, мои руки сжимаются в кулаки. Напоминание о том, что они больше не здесь, чтобы дразнить или называть меня Сашенькой, наполняет мое сердце облаком удушливого дыма.
Я хлопаю себя по груди, борясь с желанием заплакать.
Чем больше я сдерживаюсь, тем сильнее становится клаустрофобия. Ужасные образы проникают в мое сознание.
Я почти чувствую тяжесть тел моих кузенов, накрывающих меня. Звуки «хлоп, хлоп, хлоп» эхом разносятся в воздухе. Испуганные крики, резкий металлический запах крови и в конце концов, то, как они стали тяжелыми.
Они были такими тяжелыми, что раздавили меня. Я не мог ни дышать, ни говорить. Я не могла…
Пара больших ботинок останавливается передо мной, и я выпрямляюсь, благодарная за то, что отвлеклась. Понятия не имею, почему эти воспоминания поражают меня сейчас сильнее, чем раньше. Какое-то время они бездействовали, но в последнее время вернулись с удвоенной силой.