Кровь над короной
Шрифт:
— Корабли вошли в бухту, под русским синим крестом. Гонец только прискакал, на словах сказал. Три больших, с пушками, мыслю военные. А с ними два транспорта, якобы под флагом датским. А с них на берег сошли несколько сотен егерей царских, да еще с полсотни казаков — я по описанию кафтанов понял. Грузов и всякого добра царю Стефану в подарок от русского императора привезли, и посланец при них, в мундире, золотыми позументами расшитом…
Известие обрадовало Алексея Григорьевича — наступил решительный момент. До сего дня определить отношение Иоанна Антоновича к самозванцу было трудно. Митрополит Савва написал письмо послу Обрезкову
«Удивляюсь, что ваше преосвященство впали в равное с вашим народом заблуждение».
Так что на ошеломляющее известие Алехан только задумчиво пробормотал в ответ, потирая уродливый шрам на щеке:
— Все решиться завтра, или послезавтра. Быть нам с тобой генералами, или висеть на первом суку. Деревьев здесь хватает…
Глава 14
Черногория
Посланник императора Иоанна Антоновича
бригадир и кавалер
князь Юрий Долгорукий
после полудня 4 октября 1767 года
— А, князь, снова мы встретились. Только Фике нет — ты тогда своим глазами ей декольте прожег. Хи-хи, я не в обиде, ты не бледней так — видно полюбовничком стать хотел по молодости лет, шайзе. Ты тогда совсем юный был… Что было, то прошло, хватит, генуг. Так что пуговицу я на твоем мундире все же тебе оборву, ту, которую прошлый раз касался. Зер гут! Данке шен, майн либен фюрст!
Перед глазами Юрия Владимировича все поплыло — это был настоящий Петр Федорович, не самозванец, которого он ожидал увидеть. И пуговицу с мундира оборвал как раз ту, которой тогда касался. Князь почувствовал что задыхается, и как рыба, вытащенная на берег, хватает ртом воздух. Потер глаза, не в силах поверить — император удалялся той же походкой, прижимая ладонью эфес шпаги…
Оплеуха пробудила в нем ощущение жизни, он услышал щебетание птиц и золотистый кружок солнца на лазурном небосводе.
— Напугал ты меня, князь, когда без чувств рухнул, — до боли знакомый голос окончательно привел Юрия Владимировича в чувство. А может он так подействовал вкупе с холодной водой и парой увесистых пощечин, от которых горели щеки.
— Совсем ты устал в дальней дороге, князь, вот и сомлел — воздух здесь действительно чудный, как хрусталь прозрачный. Это не Петербург с его вечной сыростью. А зимой в горах бывает очень холодно, снег везде лежит, перевалы зело заметает — морозы иной раз такие стоят, что из дома выходить не хочется, от очага теплого.
Алехан сидел рядом с ним, как ни в чем не бывало — а ведь государственным преступником его объявили, награда объявлена щедрая. Но ведь не боится нисколько, болтает непринужденно, голос журчит как ручей, и страха в нем нет нисколько.
— А если в бухту спустится, то лепота там — круглый год тепло, деревья чудные растут. Цитроны даже есть, хоть облопайся — а в Петербурге по два гривенника штука. Рыбу здесь все едят, ловят каждый день. И мидии поедают — но по мне дрянь это, как улитки. Виноград тут тоже зело добрый, вино молодое очень коварное. Но я тут ракию полюбил, из сливы перевар крепкий варят — с ног сшибает. Помнишь, как в кабачке перед войной с пруссаками гульнули славно?! И пшруг тоже ничего — окорок свиной, слегка копченый, под нее хорошо закусывать.
— Хорошо ты устроился, Алексей Григорьевич, — князь присел, и тут же ощутил в руках кружку.
— Ты вина лучше выпей, а историю свою я тебе и так
— Да брось ты, какая дыба с плахой, — махнул рукою Долгорукий. — А царю Петру Федоровичу… Ох, не велено его по имени монаршему именовать, а приказано царским величеством! Так что пошли вместе — приказ у меня ларец секретный открыть вместе с тобою, коли «персона», которой ты служишь, настоящей окажется…
— А какая она быть может?! Из навоза сотворенная?! Тогда я сам перед тобой не человек, а швайнехунд, как любит приговаривать Петр Федо… как царь Стефан, я хотел сказать, когда у него настроение доброе и он на своем поганом немецком лаяться изволит, как в прежнее время. Так что фальшивым у меня только глаз, что из горного хрусталя сотворили.
Изумление Алехана было настолько непритворным, что никаких сомнений не осталось — он действительно прикоснулся к тайне, о которой предупреждал его император Иоанн Антонович. Юрий Владимирович посмотрел на изуродованное лицо своего давнего приятеля — глаз действительно походил на обычный, настоящий, данный от рождения. Вот только зрачок был неподвижный, смотрел в одну сторону.
— А чего государь на немецком языке редко говорить стал?
— А потому что в хмуром настроении постоянно пребывает. Нас тут османы постоянно давят со всех сторон, а пороха мало, и ружья такие, что стрелецкими пищалями впору вооружаться. Пушка только одна, еще во времена «короля-солнца» отлита, да пара фальконетов, что у арабских пиратов отобрали. Денег нет, народ нищий, но зато гордый!
— Эти вопросы решаемы, Алексей Григорьевич. Только пусть царь… Стефан перед Скупщиной вашей и в моем присутствии покровительства у императора Иоанна Антоновича попросит, да грамоту о протекторате сем напишут, и целование креста учинять. Тогда и я, и егеря со мной прибывшие, и казаки для охраны царской особы, защищать Черногорию будут как землю русскую. А чтобы басурман в заблуждение ввести, мы вроде на службу царю Стефану поступим на время.
— Это другое дело, Юрий Владимирович. Теперь, мыслю и от османов отобьемся и венецианцам морду набьем!
— Ты погоди кулаками махать, тут «политик» нужен. Я с их наместником на днях говорить буду. А пока пойдем ларец открывать, да инструкции прочитаем. Твое присутствие надобно!
Они отошли от серой стены старинного монастыря, и подошли к домику, возле которого стояли двое егерей в непривычных зеленых куртках и просторных штанах, на ногах ботинки с онучами, а на головах шапки суконные с козырьками. А еще человечек там стоял рядом, с крысиным лицом, до боли знакомым — память у Орлова была хорошая, вон как напрягся.
— Доброго вам здоровья, Алексей Григорьевич!
Согнулся в поклоне, и тут Алехан его признал — чиновник из Тайной экспедиции. Ответно буркнул:
— И тебе не хворать! Не помню как зовут тебя… Но признал!
Они вошли в домик для странников — топчаны да очаг с дровами — топилось по-черному. Вот и вся обстановка — черногорцы жили очень бедно, но это было их гордостью.
— По повелению императора Иоанна Антоновича обязан я вскрыть ларец в присутствии Алексея Григорьевича Орлова! А личность «известной персоны» своим словом подтверждаю!