Кровать с золотой ножкой
Шрифт:
Ранним утром проводить команду явился томимый похмельем, хромой и хмурый ортскомендант Шиллер. Руководимая им церемония торжественностью не отличалась.
— Давай, отчаливай, черт вас побери, дармоеды несчастные! Heil Hitler! — буркнул он по-немецки, вскидывая руку в фашистском приветствии так тяжело, будто в то же время сдвигал в море баржу.
В отдаленье, прижавшись к телеграфному столбу, стояла Леонтина. От заплаканных глаз отняв белый платочек, она долго махала, а с баржи ей отвечал Тенис Ремеш. Старики из команды Тодта сразу же залезли в кубрик, чтобы продолжить попойку. На Леонтину и Зунте, таявшие в утренней дымке, Индрикис смотрел сквозь щель приподнятой крышки
Чем ближе к намеченной точке, тем чаще Индрикис совал в рот указательный палец, затем поднимая его кверху.
— Ну как?
— Косит слегка.
— Уж какой есть, лучшего не дождаться.
— Я тоже так думаю, пора запускать.
Индрикис перетащил свой багаж на палубу. Разжег примус, каким солдаты вермахта пользовались в условиях зимней кампании. Горячий воздух, наполнив оболочку, поднял в ночное небо огромный гриб. От гондолы Индрикис с самого начала отказался, решив заменить ее сплетением ремней наподобие парашютных стропов. Шар уже рвался ввысь.
— Поехали! — крикнул Индрикис. — Отдай концы!
Тенис Ремеш все еще медлил, в руках у него появилась бутылка.
Беззвездная ночь мгновенно поглотила шар вместе с Индрикисом. И только пламя примуса еще чуть теплилось одинокой поминальной свечой, зажженной между небом и землей. Пролетев в общей сложности триста пятьдесят километров и семьдесят шесть метров Индрикис приземлился на южной оконечности острова Беланд во дворе крестьянской усадьбы Бенкта Викстрема. Газеты этому событию уделили немало внимания. Нейтралы острова Беланд перелет Индрикиса восприняли главным образом как спортивное достижение. Отмечалось, что по классу соответствующей кубатуры достигнут невиданный результат, однако, ввиду отсутствия должного контроля, в список официальных рекордов он не был внесен.
Индрикиса со двора усадьбы Бенкта Викстрема переправили в больницу, что оказалось совершенно излишним, поскольку он ни рук, ни ног не обморозил, как полагали сначала, просто они затекли в перелете.
Был момент, Паулис не на шутку всполошился: когда немцы погнали его на рытье противотанковых рвов. Дом полон детей, Нания всего неделю как разродилась. Попасть в такой переплет все равно что в яму с дегтем провалиться! И только Нания немного его охладила — нашел о чем беспокоиться! Много ли дел в их обобранном хозяйстве? Коровник пуст, амбар пуст, сараи пусты, остается подоить последнюю коровенку да присмотреть, чтобы овцы в огород не залезли.
Двумя неделями позже Паулис опять был в «Вэягалах». Хотя тут же следует заметить, за эти две недели Крепость многое перевидала. Пока Паулис на одном конце уезда рыл противотанковые рвы, другая подобная команда явилась на хутор «Вэягалы» — расчистить обзор в сторону Зунте. За десять дней свалили сотни деревьев, в их числе все яблони. На одиннадцатый день начальник команды, краснолицый обер-лейтенант с черной повязкой поперек лба, куда-то исчез, передав Нании распоряжение в течение часа выехать из зоны предполагаемого боя.
Когда фронт в очередной раз перекатывался через Крепость, противотанковый заряд в красном шифере крыши пробил похожую на цветок гвоздики брешь, а у сарая снес торец. Позже, когда немцы в поселке Рунгуциемс пустили на воздух собственный склад морских мин, взрывной волной в семи окнах Крепости повыбило стекла.
Антония в последнее время почти не выходила из своей каморки. Той ночью, когда в доме вылетели стекла, она зашла на кухню и сказала Нании:
— Слышь, дочка, как ненастье разыгралось. В Зунте такое редкость. Август, покойник, бывало, говаривал: все грозы от нас стороной к острову Сааремаа проходят.
Антонии стало невмочь удерживать в памяти имена внуков. Виестура звала Паулисом, Элмара — Петерисом. А на младших вообще смотрела удивленными глазами: «Ты кто такой! Откуда ты взялся?»
Нескончаемые споры приходилось Нании вести с Антонией относительно пищи. Антония тащила к себе в комнату все, что под руку попадется; в ящиках, на полках, в сундуках и на шкафу обернутые в бумагу портились кусочки мяса и масла, завязанные в тряпицы хлебные ломти и пригоршни каши. Паулис, заходя проведать мать, обычно спрашивал, все ли в порядке в ее лабазах.
— Худо дело, — жаловалась глубоко опечаленная Антония, — помирать пора, ан не выходит…
— Об этом меньше всего голову ломай.
— Как же мне голову не ломать! Работать совсем не работаю, Август там, бедняга, один надрывается…
Чтобы развеять мрачные мысли, Паулис перенес в комнату глуховатой Антонии приемник с наушниками. Мать заметно ожила.
— Ты хоть что-нибудь там понимаешь? — несколько дней спустя осведомился Паулис.
— Политика, скажу тебе, мудреное дело, с утра до вечера толкуют, и голоса у всех такие резвые.
Воспитание детей для Нании больших трудностей не представляло. В этом отношении было в ней что-то цыганское. Она умела держать детей скопом, не отличая своих от чужих, на всех поровну деля любовь и внимание. Взрослые ребята опекали младших, младшие липли к старшим. Нания только одежонку подкидывала: Скайдрите, а ну, надень Элмару курточку! Зэте, пощупай Раймонда, не мокрый ли! Младенцы у Нании в люльках не залеживались. В большом платке подвяжет их на спину и таскает повсюду с собой: в коровник, поле, огород, на кухню. И никто у нее не вопил, и в остальном вели себя прилично — если спали, значит, спали, а проснувшись, находили занятия, утешенные близостью матери.
В свое время Паулис больше всего опасался за Виестура. Парень уже взрослый, смышленый, а ну заупрямится, мачеху невзлюбит. Но вышло иначе. Виестур так и глядел ей в глаза, стараясь прочесть каждое желание Нании: бегал в рощу за березовым соком, приносил первую землянику, букетики фиалок и ландышей, шастал по лесам, отыскивая боровики. Нания не докучала Виестуру излишней опекой, понимая, что он уже не ребенок, к тому же и мужского пола.
Полученные в детстве увечья почти не оставили следа. При ходьбе Виестур лишь слегка припадал на левую ногу. С ним было, как в свое время с Якабом Эрнестом: где б ни появлялся, с него валились комья земли, повсюду он с собой носил густые запахи полей, выгона, коровника. Первой на это обратила внимание Антония, тогда еще не увлекшаяся радиопередачами, а потому и подмечавшая кое-что из того, что творилось вокруг. Паулис, присмотревшись к Виестуру повнимательней, вскоре сообразил, что старший сын не только наделен тягой к земле, но и особыми способностями. Окончательно в том Паулис убедился, когда Виестур будто шутя повторил эксперимент шведского короля Карла XII: на краю вырубленного сада посадил липу вершиной вниз, и та стала расти, зеленеть. Виестур любил всякую живность, и животные отвечали тем же, были доверчивы к нему. В первое послевоенное лето он привел домой из бора стадо одичавших коров, а затем поймал одичавшую лошадь, у той, правда, объявился хозяин.