Кровать с золотой ножкой
Шрифт:
Другой близнец, Гунар, увлекался железками. Из старого, еще с войны валявшегося металлолома смастерил себе Мотоцикл. А когда разонравился, разобрал до последнего винтика и собрал уже иначе. В том, что из Гунара выйдет первоклассный тракторист, ни у кого сомнений не было. Однако стоило им переехать в Зунте, как появились новые соблазны и Гунара потянуло в море. Он уехал в Лиепаю учиться на моториста.
Младшая сестренка Ева, по правде сказать, была единственной в семье, кто переезд в город приняла со слезами. Но вскоре слезы на глазах обсохли. Выяснилось, что городская жизнь имела свои преимущества. Осенью случилось ей на субботнике копать картошку на своем бывшем поле. Вечером, вернувшись в Зунте, Ева не уставала ужасаться — с ума сойти, какая там грязь! Теперь хоть убейте,
Выпускных классов было два, выпускников набралось без малого полсотни. Хотя Зунте вновь переживал расцвет, и жернова крутились в полную силу, и число всяких там письмоводителей, счетоводов, учетчиков и расчетчиков множилось с быстротой невероятной — поскольку, по слову Паулиса, «вокруг каждой работы, совсем как у шоколадной конфетки, и такие бумажки, и эдакие», — для всех выпускников должностей не хватило. И опять Ева стала плакаться: по мне хоть какая работа, лишь бы в городе. Подумывала о заводе ВЭФ, о педучилище, да все не могла набраться смелости. Неожиданно прослышала, что требуется человек на метеопункте в порту, — там в определенные часы нужно регистрировать данные и передавать их дальше по назначению. В остальное время занимайся чем хочешь.
С ростом населения в Зунте появились трудности с жильем. Петерису, можно сказать, повезло, Леонтине к тому времени пришла в голову мысль помещение пустовавшего магазина переделать в квартиру и сдать ее внаем. На то имелось несколько причин. Во-первых, по достижении восьмидесяти лет она отказалась от работы в кинотеатре, так что лишние деньги не помешали бы. Во-вторых, неотапливаемый нижний этаж зимой весь дом выстуживал. В-третьих, жить одной в таких хоромах было не слишком уютно. И все же главная причина, по которой Леонтина решилась заиметь квартиросъемщиков, заключалась в следующем: получить дополнительные рабочие руки для розысков Ноасова наследства. Собственными силами раскопки могли вестись в крайне ограниченных пределах. А следовало брать пример с одержимого немца Шлимана, который целую гору срыл, прежде чем обнаружил Трою. Леонтина любила размах, и на сей раз план ее был таков: прилегающий к Особняку участок шаг за шагом перерыть на глубину до четырех футов.
Вероломно подкралась к Леонтине старость: с небрежностью, с рассеянностью, по вине которых ей пришлось однажды пережить великий позор, но, к чести ее будь сказано, больше этого не повторилось. В бархатном пальто, в шляпке с вуалью прошлась она как-то из конца в конец по городу и, лишь вернувшись домой, уже отпирая дверь, обнаружила на ногах войлочные тапки.
Сил у Леонтины было достаточно, энергии хватало. Она занималась в вечернем университете при Доме культуры, ездила на экскурсии в Эстонию, Ленинград, по пушкинским местам. Посещала все спектакли, которые давались в Зунте, а раз в месяц для утоления культурных запросов наезжала в Ригу. В районном центре Леонтина себя чувствовала как дома. Завидев ее, продавщицы краснели, бледнели и бегали в подсобные помещения выпить каких-нибудь капель для успокоения нервов. Богатая торговая практика в сочетании с натренированной способностью к счету превращали Леонтину в дамоклов меч, падавший на голову всякого торгового работника, особенно в тех случаях, когда такая голова покоилась на обремененных чисто человеческими слабостями плечах и не была окружена нимбом святости.
Наконец пришла долгожданная радость — Леонтина получила письмо от Индрикиса. Тонкий конверт с красно-синей каймой, — от одного вида этой каемки ее глаза увлажнялись слезами. Письмо с праздничными флагами! Вспомнился парадный строй кораблей в гавани Зунте на День рыбака. Да, Индрикис, ее любимое, единственное чадо, цел и невредим. Жил в Англии, работал на сталелитейном заводе. Жену звали Мирдзой — ну и слава богу, что не кинозвезда какая-нибудь! Карлису, внуку, уже десять лет, а Лиане восемь. Почему не писал раньше? Да боялся, как бы Леонтина от резкой перемены климата не схватила простуду. В последнее время у них в газетах стали появляться рассказы людей, побывавших в Латвии, — говорят, все не так уж страшно.
Леонтина от счастья слегка ошалела. Но вот досада,
Теперь, когда существование Индрикиса подтвердилось как de jure, так и de fakto, Леонтина не желала по данному вопросу терпеть ни малейшей двусмысленности. Увеличенная фотография сына была извлечена из-за шкафа и повешена на самом видном месте. И письмо Леонтина вставила за рамку под стекло, что было, впрочем, связано со многими неудобствами, поскольку тонкий листок, исписанный рукой Индрикиса, хотелось снова и снова потрогать, подержать. Пришлось письмо подвесить к рамке на шнурке, как в свое время в магазине висела тетрадка со списками должников. По мере поступления туда же подвешивались и другие письма.
Под рождество Леонтина получила от Индрикиса первую посылку, продуктовую по преимуществу. В платяном шкафу она хранила сундучок с елочными игрушками, сбереженными еще с детских лет. Кто собрал их и перевез из Крепости в Особняк, осталось тайной, но много лет тому назад, когда они с сыном вернулись из России, Леонтина отыскала сундучок на чердаке Особняка. Теперь эти разноцветные яркие украшения Леонтина, как в былые времена, развесила на елке, зажгла свечки и со слезами умиления на глазах принялась в который раз перебирать посылку Индрикиса — глянцевитые изящные пакеты, пестрые пластмассовые баночки, блестящие рулоны бисквитов. Умелыми руками лавочницы Леонтина аккуратно разложила все это на столике под фотографией Индрикиса. Она решила отпраздновать сочельник вместе с подругой детства Матильдой. Когда же та явилась, настроение у Леонтины резко изменилось. Присутствие Матильды только все портило. Отведав присланный Индрикисом шоколад, она, как старая коза, позволила себе поморщиться, будто у нее во рту зубной протез сломался, это разозлило Леонтину, и она даже кофе не предложила Матильде.
Посылки Индрикиса приходили раз в три месяца. Тесный столик под фотографией Индрикиса сменил большой стол, выставка продуктовых товаров становилась богаче, многообразней. Леонтина не собиралась вскрывать эти пакеты, банки, коробки, а только вертела их в руках и ласкала глазами. Стоило Матильде заикнуться о том, что лишние съестные припасы не мешало бы продать, Леонтина прервала с ней всякие отношения. Стол под фотографией сына превратился в некое подобие алтаря, перед которым Леонтина раскрывала свою душу и мысленно беседовала с Индрикисом. Одна беда: привлеченные аппетитными запахами, на эти броско расфасованные припасы по ночам повадились совершать набеги мыши.
Феномен человеческой влюбчивости почти не изучен, он таит в себе столько загадочного, удивительного. Леонтина на восемьдесят втором году жизни влюбилась в мечту о своем сыне. Заодно влюбилась и в далекую Англию, страну, сумевшую наконец заставить Индрикиса взятьсй за работу. Присылаемые сыном подарки вызвали в памяти собственную молодость. Боже мой, боже мой, только теперь она осознала, что все прекрасные вещи, которыми так щедро баловал ее Ноас, и были изъявлением его любви. На нежности и ласки отец был скуповат, вместо этого он посылал ей нежнейшие шелка, ласкавшие кожу меха, украшения, при виде которых захватывало дух. Пока еще не найденное золото Ноаса было последней данью его любви. А теперь с нею рядом стояла и любовь Индрикиса в образе съестных припасов в изящной упаковке и глянцевитых открыток: Виндзорский замок (Леонтина сверилась с картой — в нескольких часах езды от дома Индрикиса!), универсальный магазин Марка и Спенснера, королева Елизавета на арабском скакуне принимает парад шотландской гвардии, парк Тауэра с черными воронами, Карлис и Лиана верхом на каменном льве Трафальгарской площади… Утром просыпаясь и вечером засыпая, она думала о вновь обретенном Индрикисе. И мысли о нем согревали душу, вызывали радостный трепет.