Кровавые скалы
Шрифт:
— То, что ты видел, — всего лишь хитрая уловка, маневр. Иначе к чему бы им расставлять вооруженных детей и женщин на городских стенах? — спокойно и убежденно аргументировал предатель. — Не из-за меня Мустафа-паша потерпел неудачу.
— А что-то подсказывает мне, что именно из-за тебя.
— Вспомни, как я просигналил фонарем о проходе сил подкрепления в Сент-Эльмо. Вспомни, как поджег и взорвал пороховые склады в Сент-Анджело, склады в Сенглеа.
— Не могу отрицать, кое-что это нам дало.
— Кое-что? Да они остались ни с чем!
— А потом ты в спешке загнал моих людей в катакомбы под Сент-Анджело. Это мне дорого обошлось.
— Любая война чревата издержками, Мустафа-паша, разве не так?
— Но не та, которую я вел, имея в услужении надежного, неуловимого лазутчика, которому под силу даже устранить великого магистра Ла Валетта.
— Я вырвал его из окружения союзников, нейтрализовал его стражу, свел на нет влияние его доверенных лиц. Теперь он на пороге смерти.
— А мы отплываем прочь.
— Отмени приказ, пока не поздно.
— Нет, я больше не верю в слова двуличного и лживого неверного.
— А во что ты веришь? В милосердие султана и в искренность своих людей?
— Ты бы лучше задумался над собственным не столь уж долгим будущим.
— Предпочитаю задуматься над тем, чего мы еще в силах достичь. Победы, Мустафа-паша. Твой уход отсюда ознаменует твой выход из истории, твой отказ изменить то, что ты еще в силах изменить, отказ сокрушить и уничтожить орден, вписать свое имя в анналы османов.
Слова лазутчика действовали на Мустафу-пашу словно гипноз, бередили его душу, затрагивали потаенные струны, будили тщеславие. Одно дело потерпеть поражение, другое — пытаться обмануть себя. Да, для отступления имелись причины, но внутренний голос не давал покоя Мустафе-паше, заставляя его остаться и продолжить начатое.
Он повернулся к лазутчику:
— Что за человек, имя которого Кристиан Гарди?
— Отправь отряд своих людей к силам подкрепления. Там, среди них, и найдешь его.
— Он забрал лучшего моего арабского скакуна, сбежал от моего капитана-пирата Эль-Лука Али Фартакса.
— Этому человеку сопутствует счастье, ему не раз удавалось расстроить не только мои, но и твои планы. Подъемный мост Сент-Эльмо, катакомбы Сент-Анджело, та адская махина, доставленная в Сен-Мишель, осадное орудие у Кастильского бастиона.
— Он большой забияка.
— Нахальный негодяй и дерзкий бродяга, Мустафа-паша. Тот, кто через своих дружков сумел предупредить Ла Валетта о покушении на его жизнь.
— Однако этот англичанин — всего лишь простой смертный. Как и все люди, он подвержен судьбе.
— Беззащитен перед превратностями военного времени, перед могуществом твоего наступающего войска.
— Он насмехается над нами.
— Все они над нами насмехаются, Мустафа-паша, все. Любой сумевший уцелеть рыцарь, любой прибывший из Сицилии солдатик, любой мальтиец, будь то дворянин либо крестьянин, — все, кто находится в Биргу, Сенглеа или Мдине.
Решение было принято. Это было видно по мертвенной бледности лица Мустафы-паши, по его мимике, по тому, как оттопырилась его борода, по тому, как пальцы поглаживали изукрашенную каменьями рукоять сабли. Он возвращался на поле битвы.
Мустафа-паша искоса взглянул на пришельца:
— А теперь убирайся. Мне предстоит завершить кампанию. А тебе — покончить с великим магистром.
— А что мы ищем, фра Роберто?
— Вот найду, тогда и узнаем.
Перевернув страницу, священник продолжал изучать написанный по-латыни текст. Мария смотрела на него, сжимая в руке стопку листков. Диковинно было наблюдать, с какой деликатностью огромные лапы великана переворачивали страницы книги. В свое время ему посчастливилось быть в секретарях верховного совета. Нахмурив брови, святой отец отложил том.
— Столько времени потратил, столько книг просмотрел, а до сих пор так ничего и не понял.
— Их на самом деле много.
— Мы должны сидеть и корпеть над бумагами и пергаментами из Рима, которые собраны орденом за время пребывания в изгнании.
— Почему из Рима, фра Роберто?
— Самые темные деяния, свершавшиеся там, узами причин связаны с Римом. Те, что были порождены и вскормлены папством, знатными фамилиями и состоянием дел в этом городе.
— Убийства?
— Не только, миледи. Все мыслимые и немыслимые злодеяния.
Фра Роберто сдвинул документы в сторону, освобождая место для новых.
— Но ведь вовсе не обязательно, чтобы кто-нибудь отражал это в записях.
— Нам остается уповать на то, что какие-то записи все же остались.
— А кто из госпитальеров может быть сведущ в подобной кровожадности?
— Кровь есть часть нашей веры. Мы принимаем кровь Христа, мы делаем кровопускание нашим врагам-язычникам.
— Вы рыцари и братья.
— Скорее лишь одеяния наши и нашитые на них кресты отличают нас от диких животных или же варваров-корсаров.
— Благородство и святость стоящей перед вами задачи придают правоту вашим поступкам.
Фра Роберто покачал головой:
— Древний орден — совокупность многих мрачных тайн. Сердце и разум не всегда столь добродетельны и чисты, как об этом говорится в даваемых нами священных обетах. В ловких руках и лекарство превращается в отраву, а исцеление оборачивается погибелью.