Кровавый глаз
Шрифт:
— Смотрятся они не очень, но сражаться будут неплохо, — сказал Пенда, увидев, с каким сомнением я рассматривал свой отряд. — Жители Уэссекса умеют воевать, Ворон. Это у них в крови. Даже у купцов. — Он усмехнулся. — Если тебя выпотрошат, то это плохо скажется на торговле. Поэтому они учатся убивать.
Но мне эти люди не казались настоящими воинами.
— Валлийцы наделают от страха в штаны, едва увидят нас, — пробормотал я.
— Могут и наделать, если только заметят твой глаз, — согласился Пенда. — Даже валлийцы верят в лукавого.
— В повелителя зла? — уточнил я.
— Да, в старика Велиара, [7] —
Я недоуменно пожал плечами.
— В изгибающегося змея. В Аваддона, [8] — добавил Пенда. — В сатану, парень! — теряя терпение, крикнул он.
— В изгибающегося змея? — спросил я.
— Да, щенок, его называют и так. Хотя ты сам должен это знать, поскольку остаешься проклятым безбожником и язычником.
7
Велиар (Велиал) — темная сила, олицетворяющая нечестие и беззаконие ( библ.).
8
Аваддон — ангел бездны ( библ.).
Я подумал о змее Мидгарде, который, по убеждению норвежцев, обвивает землю. Именно в честь него назвал свой корабль Сигурд.
— Парень, у тебя есть девчонка? — насмешливо спросил Пенда. — Если так, то пусть бог ей поможет. Бедную сучку, должно быть, трясет от одной только мысли о том, что ты засадишь ей в брюхо еще одного такого же скота.
Тут я заметил Кинетрит. Она стояла под старым тисом, где мы с ней расстались всего несколько часов назад, до того как взошедшее солнце пролило яркий свет сомнения на наше предприятие. На ней была синяя накидка, оканчивающаяся в пальце от земли, надетая поверх бледно-желтого платья с рукавами, расшитыми тонкой голубой нитью. Узкий пояс подчеркивал тонкую талию, распущенные золотистые волосы остались неприкрытыми. Не надела Кинетрит и брошь, подобающую высокому положению. Вместо этого у нее на груди висела простая серебряная цепочка, закрепленная на двух маленьких круглых застежках по краям накидки. Лицо девушки отливало бледностью, губы стиснулись в узкую полоску, а глаза оставались непроницаемыми. Клянусь Фрейей, какая же она была красивая!
Кто-то окликнул меня по имени. Я обернулся и увидел Эльдреда в темно-зеленом плаще, отделанном белым горностаевым мехом. Под ним виднелась кольчуга тонкой работы, начищенная до блеска, однако не новая. Ей уже довелось побывать в бою.
— Здравствуйте, милорд, — приветствовал я олдермена и проверил, легко ли выходит из ножен мой меч, принадлежавший когда-то Глуму.
Сегодня утром один из тутошних кузнецов наточил лезвие. Его подмастерье смазал шерстяную подкладку ножен топленым овечьим салом, запах которого я чувствовал до сих пор.
— Найди моего сына, Ворон, — сказал Эльдред и обвел взглядом воинов, стоявших у меня за спиной.
Его лицо с отвислыми усами оставалось непроницаемым, хотя мне показалось, что я уловил в твердых глазах олдермена тень сомнения.
— Я его найду, милорд, и вернусь за серебром своего ярла.
Эльдред выдержал мой взгляд, кивнул, развернулся и направился к своей дочери.
— Даже не думай об этом, парень, — сказал Пенда, заметивший, какими глазами я смотрел на Кинетрит. — Эльдред прикажет кому-нибудь вроде меня перерезать тебе глотку за одни только мысли о ее
Но я все равно так пялился на Кинетрит, что она залилась краской и дернула отца за рукав, привлекая его внимание к чему-то еще, чтобы он не заметил мой пристальный взгляд. Затем, когда солнце на востоке поднялось еще выше, позолотив шлемы, наконечники копий и стальные набойки на щитах, я во главе отряда из тридцати уэссексцев покинул твердыню олдермена Эльдреда.
После первых нескольких миль ополченцы затянули пьяную песню, и я подумал о норвежцах, которые пели всегда. Однако к тому времени, когда светило начало скользить вниз со своего трона, единственными звуками оставались топот сапог по земле, стук ножен о края щитов, скрип и позвякивание кожаных ремней с железными пряжками. Я взмок от пота в кольчуге и шлеме Глума, с его тяжелым щитом за спиной и мечом на поясе, и обратился с молитвой к Тиру, богу войны, чтобы он не дал мне опозорить это славное оружие.
Собака Глум предал своего предводителя и боевых товарищей. Я представлял себе, как его однорукая душа бродила в загробном мире под градом оскорбительных насмешек предков. Таким негодяям нет места в Валгалле, за столом Одина. Но вдруг Глум все же оказался среди избранных? Я гадал, что произойдет, когда валькирии принесут в зал Отца всех Сигурда, сына Гаральда. Даже смерть не может искупить предательство. Древние своды Валгаллы содрогнутся. Пыль веков сухим дождем прольется на людей, живущих на земле своих отцов.
Мы переправлялись через ручьи, все еще разбухшие от зимних дождей, шли через леса, заросшие дубом, ясенем и вязом. Нам даже пришлось продираться через ограду, которой пользовались короли Уэссекса во время охоты на благородного оленя. Мы топтали лужайки, заросшие таким сплошным ковром белых сердечников, что мне казалось, будто на них лежит покрывало свежевыпавшего снега, и пересекали поля, где пасущиеся овцы срывали головы василькам и болотным подмаренникам.
Вечером мы плотно поужинали, после чего легли спать, а на следующее утро проснулись и встретили еще один погожий день, наполненный голосами черноголовых гаичек и певчих дроздов. В воздухе легко кружили ласточки, хватая на лету крылатых насекомых. Желтые трясогузки, похожие на золотые одуванчики, проворно сновали между ног пасущихся коров. Повсюду была жизнь, ничто даже шепотом не говорило о грядущей смерти.
Уэссексцы относились ко мне с неприязнью. Это чувствовалось по их глазам, по тому, как они смотрели на Пенду и требовали от него повторять все мои приказания. Но иного я и не ожидал, ибо был для них чужестранцем и никогда не стоял рядом с ними в боевом строю. К тому же им приходилось подчиняться мне, язычнику и скандинаву, а англичане испокон века ненавидели тех и других.
К исходу третьего дня мы покинули пределы владений короля Эгберта и снова очутились в земле Кенвульфа, в Мерсии.
Когда начало темнеть, человек по имени Эфа ясно выразил свои чувства ко мне.
— Эй, Эгрик, ты знаешь, что скандинавы трахают соседских свиней? — спросил он товарища. — Не своих собственных, потому что это считается некрасивым, а животных своих соседей. Ты это знал?
— Нет, — ответил Эгрик и оглянулся на меня. — А почему?
— Потому что от свиней воняет не так сильно, как от их женщин, — заявил Эфа.
Этот тип не впервые говорил гадости на мой счет. Сейчас у него хватило духа высказать их громко и отчетливо, вместо того чтобы портить воздух исподтишка. Остальные рассмеялись, стараясь тем самым унизить меня.