Кровопролития на Юге
Шрифт:
По лбу у меня струился пот. Я ощупал себя, чтобы убедиться, что у меня нет оружия. Оружия не оказалось: при мне не было даже ножа. Я посмотрел на пса. Он припал к земле под деревом и, казалось, бы охвачен сильнейшим страхом. Пленник продолжал сетовать на судьбу, убийцы изрыгали угрозы и насмешки. Я стал тихо слезать с дерева, чтобы пойти за пистолетами. Пес провожал меня глазами: он словно окаменел. Когда я уже достиг земли, грянули одновременно два выстрела; пес жалобно завыл. Я понял, что все кончено.
Идти за оружием было уже бесполезно; я вновь забрался на дерево. Несчастный, лежа ничком, корчился в луже крови; убийцы удалялись, на ходу перезаряжая ружья.
Я решил посмотреть, нельзя ли помочь этому человеку, которого я не сумел спасти. Итак, я вышел и приблизился к нему;
— Кто идет? Есть кто живой? — спросил капрал.
— А ты шутник, — сказал другой. — Спрашиваешь о живых у мертвеца.
— Да нет, он не мертвец, — возразил третий. — Слышишь, он еще распевает.
В самом деле, бедняга был в агонии и ужасно стонал.
— Его пощекотали, — произнес один из солдат, — ну да не беда; только лучше всего было бы его прикончить.
И тут же прозвучало с полдюжины ружейных выстрелов; стоны затихли.
Убитого звали Луи Лишер: убийцы преследовали вовсе не его, а его племянника; они силой проникли к нему в дом и, не найдя там того, кого искали, вырвали несчастного из рук жены, потому что им нужна была любая жертва; они довели его до цитадели, а там, как я уже рассказал, расправились с ним.
На другой день, с самого утра, я послал человека поочередно к трем комиссарам полиции за разрешением забрать тело и перевезти его в богадельню, но эти господа не то еще спали, не то уже ушли; пришлось мне лично их посетить, и только к одиннадцати часам утра мне было выдано разрешение.
Вследствие этой задержки назавтра весь город сбежался поглазеть на труп бедняги; следующий день после резни был праздничным, люди побросали все дела, чтобы полюбоваться на тела жертв; какой-то человек, желая позабавить толпу, вынул изо рта трубку и сунул ее в рот мертвецу; сия шутка имела отменный успех, и собравшиеся разразились хохотом.
Убийства продолжались всю ночь; роты обходили улицы, горланя песенку, сочиненную одним из их поэтов-кровопийц, в которой был такой припев:
Трестайон нам велел, Чтоб никто не уцелел!Семнадцать смертоубийств было совершено, однако ни выстрелы душегубов, ни вопли жертв не нарушили спокойного сна г-на префекта и г-на старшего комиссара полиции» [15] .
Но в то время как гражданские власти спали, приехавший в город незадолго до того генерал Лагард, который именем короля принял командование гарнизоном, проснулся от первого же выстрела: он сорвался с постели, оделся и наведался на посты, полагаясь на надежность своих людей, снарядил патрули, состоявшие из стрелков, и сам, в сопровождении только двух офицеров, поспешая повсюду, куда призывали его крики жертв; но несмотря на отданные им строгие приказы, усилия его оказались почти бесплодны: в распоряжении у него было слишком мало войск; лишь в три часа утра удалось схватить Трестайона; он, как всегда, был в мундире национальной гвардии, в треуголке и с капитанскими эполетами; генерал Лагард велел отобрать у него шпагу и карабин и приказал отвести его, безоружного, в казарму жандармов, чтобы поместить его там под надзор; борьба оказалась долгой, Трестайон настаивал, что отдаст карабин только вместе с жизнью; тем не менее ой был вынужден уступить численному перевесу, а поскольку удалить зачинщика было необходимо ради спокойствия в городе, было приказано препроводить его в цитадель в Монпелье; и в самом деле, на рассвете под усиленной охраной Трестайона туда и свели.
15
На этом кончается любопытный и достойный внимания
Между тем к восьми часам утра беспорядки еще отнюдь не кончились; дух Трестайона по-прежнему одушевлял толпу; покуда солдаты прочесывали один из кварталов города, два десятка человек собрались и взяли штурмом дом некоего Сипиона Шабрие, который долго скрывался, но наконец, ознакомившись с воззваниями, которые опубликовал генерал Лагард, приняв командование над городским гарнизоном, вернулся к себе домой; он полагал, что волнения в городе несколько улеглись, а на самом деле 16 октября они вспыхнули с удвоенной силой; утром семнадцатого числа он затворился у себя в доме, где работал — по ремеслу он был ткач, — как вдруг его слуха достигли крики убийц, приближавшихся к его жилищу; он попытался спастись и укрылся в доме, называемом «Золотой кубок», но злодеи ринулись за ним по пятам, и первый из них вонзил ему в бедро штык; его сбросили с лестницы, схватили и поволокли на конюшню, где убийцы бросили его, пронзенного семью ударами, полагая, что он умер.
Правда, в тот день благодаря энергии и отваге генерала Лагарда убийств больше не было.
На другой день собралось весьма многочисленное ополчение; в гостиницу к генералу Лагарду явилась шумная депутация с дерзким требованием выдать ей Трестайона. Генерал предложил собравшимся разойтись, но те не обратили на его предложение никакого внимания; тогда генерал Лагард скомандовал «заряжай» — и сила мгновенно преуспела там, где оказалось бессильно убеждение; многие из бунтовщиков были арестованы и препровождены в тюрьму.
Итак, мы видим, что формы борьбы изменились: мятежники именем короля оказывали сопротивление самой королевской власти; и те, кто нарушал порядок, и те, кто его поддерживал, действовали под одним и тем же лозунгом «Да здравствует король!."Благодаря твердости генерала Лагарда в Ниме установилось видимое спокойствие, но в действительности ничто еще не кончилось: все меры военного командования сводила на нет какая-то тайная сила, сказывавшаяся в пассивном сопротивлении. И вот, поскольку генерал видел, что в основе этой кровопролитной политической потасовки лежит старая религиозная вражда, он решил прислушаться к общей мольбе протестантов и после того, как будет получено дозволение короля, нанести последний удар: открыть протестантские храмы, закрытые вот уже более четырех месяцев, и восстановить публичное отправление реформатского культа, который все это время был совершенно изгнан из города.
В Ниме осталось только два пастора, остальные бежали; два эти пастора были г-н Жюийра и Оливье Демон; первый был молодой человек двадцати восьми лет, второй — семидесятилетний старик: только они и остались в Ниме, где до кровопролитий было шесть протестантских священников.
В годину преследований все тяготы пастырского служения пали на г-на Жюийра, принявшего на себя и свято исполнявшего этот долг, и казалось, высшие силы каким-то чудом охраняли его посреди всех грозивших ему опасностей; что же касается г-на Оливье Демона, то несмотря на его должность главы консистории, он все же подвергался менее реальной угрозе; во-первых, он был в тех годах, которые внушают окружающим почтение, а во-вторых, его сын входил в число королевских гвардейцев, состоял в свите принца, был лейтенантом одного из отрядов, снаряженных в Бокере, и даже когда отсутствовал, имя его служило отцу защитой. Итак, г-н Демон находился в относительной безопасности как на улицах Нима, так и у себя в деревне Редрессан, куда он уехал [16] .
16
Все эти подробности, чтобы быть уверенными в том, что не отклонились от истины, мы почти дословно заимствуем из прекрасного труда г-на Лоза де Пеле, озаглавленного «Причины и краткий очерк волнений, злодеяний, беспорядков в департаменте Гар и других местностях Франции в 1815–1816 годах».