Кровопролития на Юге
Шрифт:
В девять утра маршал въехал в город и остановился в гостинице «Пале-Рояль» при почтовой станции. Покуда меняли лошадей и отмечали подорожные и охранный лист у Лулльских ворот, маршал вышел из кареты, чтобы подкрепиться бульоном. Не прошло и пяти минут, как у дверей собралась толпа. Хозяин гостиницы г-н Мулен, приметив угрюмые и угрожающие лица собравшихся, немедля вышел к маршалу и посоветовал ему, не дожидаясь, когда ему вернут бумаги, сразу же уезжать; он дал маршалу слово, что следом за ним отправит верхового, которых в двух-трех лье от города передаст ему подорожные его адъютантов и его охранный лист. Маршал вышел, убедился, что лошади уже готовы, и сел в карету под ропот черни, среди которой уже слышалось ужасное слово «Зау!» — провансальский боевой клич, выражающий в зависимости от того, как его
Маршал выехал во весь опор, беспрепятственно миновал городские ворота, преследуемый угрозами и воем черни, которая тем не менее его не остановила. Он полагал уже, что оказался вне досягаемости для врагов, как вдруг, поравнявшись с Ронскими воротами, обнаружил около них кучу вооруженных ружьями людей, коими командовали Фаржес и Рокфор; эти люди прицелились; тогда маршал приказал почтарю поворачивать обратно; почтарь повиновался, и через пятьдесят шагов карета столкнулась с теми, кто преследовал ее от самой гостиницы; тут почтарь остановил лошадей. В считанные мгновения упряжь была перерезана; тогда маршал открыл дверцу, вышел из кареты вместе со своим лакеем и через Лулльские ворота вернулся назад в сопровождении второй кареты, где находились его адъютанты; он воротился в гостиницу «Пале-Рояль», которую отворили на стук, впустили маршала с его свитой, а затем сразу же вновь затворили.
Маршал спросил комнату, г-н Мулен дал ему первый номер, выходивший на площадь. Спустя десять минут площадь заполонила трехтысячная толпа; люди выковыривали из мостовой булыжники. Тем временем подъехала брошенная маршалом карета, которой правил почтарь, ухитрившийся наладить упряжь. Большие ворота, которые вели во двор, отперли вторично, но носильщик Берне и сам г-н Мулен, люди колоссальной силы, налегли на створки ворот и сумели их затворить, а затем ворота были немедля забаррикадированы. Адъютанты, еще сидевшие в карете, тут же вышли и хотели идти к маршалу, но г-н Мулен приказал носильщику Берне спрятать их в каретном сарае: Берне ухватил обоих за руку, потащил, невзирая на их сопротивление, и затолкал позади пустых бочек, а сверху забросал тряпьем, проговорив с пророческой торжественностью в голосе: «Если шевельнетесь — вы погибли». И адъютанты остались немы и недвижимы.
В это время г-н де Сен-Шаман, префект Авиньона прибывший в пять часов утра, выбежал во двор: толпа била окна и ломала небольшую дверцу, выходившую на улицу; на площади было полно народу; там раздавались призывы к убийству, перекрывавшие ужасный клич «Зау!», с каждым мигом становившийся все более угрожающим. Г-н Мулен увидел, что все погибнет, если не удастся продержаться до прихода солдат майора Ламбо, и велел Берне взять на себя тех, кто высаживал дверь, а сам занялся теми, кто пытался влезть в окна; и вот эти двое в едином порыве и с единым воодушевлением, одни против ревущей черни, попытались лишить ее кровавой пищи, которой она алкала.
Один ринулся к подъезду, другой в столовую; двери и окна были уже выломаны, и несколько человек ворвалось в дом. При виде Берне, чья сверхъестественная сила была им известна, они попятились; Берне воспользовался их колебаниями и захлопнул дверь. А г-н Мулен тем временем схватил свое двуствольное ружье, лежавшее на камине, прицелился в пятерых, проникших в столовую, и пригрозил, что откроет огонь, если они немедленно не выполнят его приказаний; четверо повиновались, пятый заупрямился; Мулен, оставшись с ним один на один, отложил ружье, ухватил своего противника в охапку, поднял его, как ребенка, и вышвырнул из окна; три недели спустя человек этот умер, но не от последствий падения, а от того, с какой силой смял его хозяин гостиницы.
Затем Мулен бросился к окну, чтобы его закрыть, но когда он нажимал на ставни, почувствовал, что кто-то ухватил его за голову и мощным нажатием клонит к левому плечу. В тот же миг оконное стекло разлетелось вдребезги и над правым его плечом вознеслось лезвие топора. Г-н де Сен-Шаман, бывший рядом с ним, увидел, как опускается оружие убийства, и отклонил в сторону не само лезвие, но цель, которую оно должно было поразить. Мулен ухватил топор за рукоятку и вырвал из рук, которые едва не нанесли ему удара, по счастью, его миновавшего; потом он все же
Он застал его в комнате, расхаживающим из угла в угол. Красивое и благородное лицо маршала выражало спокойствие, словно рядом не было всех этих людей, голосов, криков, суливших ему смерть. Мулен перевел его из первого номера в третий, расположенный в задней половине дома и выходивший во двор, что давало, по сравнению с первым номером, некоторые шансы на спасение. Затем г-н Брюн попросил бумагу для письма, перо и чернила; Мулен все принес. Маршал присел за столик и принялся писать.
В этот миг снова послышались крики. Г-н де Сен-Шаман вышел и приказал толпе разойтись; тысячи голосов единым воплем спросили, кто он такой, чтобы отдавать подобные приказы; в ответ он объявил им свою должность. «Мы признаем префекта только в мундире!» — закричали ему со всех сторон. К несчастью, сундуки г-на де Сен-Шамана ехали дилижансом и еще не прибыли; поэтому он был одет в зеленый сюртук, светло-желтые панталоны и пикейный жилет — наряд недостаточно внушительный в данных обстоятельствах. Он взобрался на скамью, чтобы обратиться к черни с речью, но кто-то завопил: «Долой зеленый сюртук! Видали мы таких шарлатанов!» Ему пришлось спуститься. Берне отворил ему. Несколько человек хотели воспользоваться случаем и проникнуть в дом заодно с ним, но кулак Берне трижды опустился, три человека свалились наземь, как быки под ударами дубины, а остальные отступили. Двенадцати таким защитникам, как Берне, удалось бы спасти маршала, а между тем этот человек также был роялистом; он придерживался тех же взглядов, что и те, с кем он дрался. И для него так же, как для них, маршал был заклятым врагом, но у него было благородное сердце, и он хотел, чтобы маршала судили; коль скоро он виновен, а не чинили над ним расправу.
Между тем один человек услыхал, что сказал по поводу своего платья г-н де Сен-Шаман, и сам пошел переодеваться. Человек этот был г-н де Пюи, красивый, исполненный достоинства старец с белоснежными волосами, кротким лицом и ласковым голосом. Он вернулся в одеянии мэра, с шарфом и двойным крестом св. Людовика и Почетного легиона; но ни возраст его, ни должность не внушили почтения этим людям; они даже не пропустили его к воротам гостиницы; его повалили наземь, стали топтать, платье и шляпу его разорвали, а белоснежная шевелюра была покрыта пылью и вымокла в крови. Всеобщее возбуждение дошло до предела.
И тут появился авиньонский гарнизон: он состоял из четырехсот волонтеров, объединенных в отряд, именовавшийся Королевским ангулемским батальоном. Командовал им человек, сам себя титуловавший генерал-лейтенантом воклюзской освободительной армии. Этот отряд выстроился под самыми окнами гостиницы «Пале-Рояль». В нем состояли почти исключительно провансальцы, говорившие на том же наречии, что крючники и простонародье. Те спросили у солдат, что они собираются делать, почему не дают народу спокойно вершить правосудие и намерены ли препятствовать народу в этом. «Нет, напротив, — отвечал один из солдат. — Вышвырните его из окна, а мы примем его на штыки». Этот ответ вызвал свирепые крики радости, сменившиеся кратким молчанием, однако легко было заметить, что весь народ замер в ожидании и спокойствие его обманчиво. В самом деле, вскоре послышались новые выкрики, но на сей раз внутри гостиницы: от толпы отделился отряд; по команде Фаржеса и Рокфора он с помощью приставных лестниц взял штурмом стены; скатившись по наклону крыши, осаждающие проникли на балкон, на который выходили окна в комнате маршала. Тот продолжал писать, сидя за столом.
Тогда одни ринулись в окна, даже не потрудившись их отворить, а другие тем временем ворвались в открытую дверь. Маршал, застигнутый врасплох и окруженный, встал и, не желая, чтобы в руки этих негодяев попало письмо, с требованием защиты, которое он писал австрийскому командующему, разорвал его. Тогда один из нападающих, принадлежавший к более состоятельному кругу, чем остальные, и по-прежнему носивший на груди крест Почетного легиона, полученный, вне всякого сомнения, за подвиги, сходные с нынешними, шагнул к маршалу со шпагой в руках и сказал ему, что ежели он желает сделать какие-либо распоряжения, то сейчас для этого самое время, поскольку жить ему осталось десять минут.