Кровопролития на Юге
Шрифт:
Толпа сочла своим долгом ответить на силу силой, ибо все были полны решимости во что бы о ни стало защитить дело, на первый взгляд столь безнадежное. Люди не стали дожидаться приказа открыть огонь: несколько стекол разлетелось от выстрелов, солдаты в ответ стали стрелять из окон, а поскольку они были более привычны к обращению с оружием, чем горожане, то уложили несколько человек на мостовой. Испуганная чернь тут же отступила на безопасное расстояние и укрылась в ближайших домах.
Около девяти вечера к генералу явилась для переговоров некая личность в белом шарфе, назвавшаяся парламентером. Целью переговоров было выяснить, на каких условиях войска согласны капитулировать и оставить Ним. Генерал потребовал,
Около двух часов ночи парламентер вернулся и сообщил генералу, что согласие на капитуляцию дано за исключением одного пункта: войска должны уйти без оружия. Вдобавок этот субъект заявил, что, если они не примут эти условия немедлен но, в течение двух часов, потом, быть может, будет слишком поздно, и он не отвечает за гнев народа, который станет уже невозможно сдержать. Генерал согласился, и парламентер убрался прочь.
Узнав о последнем навязанном им условии, солдаты чуть было не отказались ему подчиняться, настолько унизительно представлялось им сложить оружие перед чернью, которая разбежалась от нескольких выстрелов; но генералу удалось их успокоить и убедить расстаться с оружием: он говорил, что нет ничего унизительного в мерах, которые предотвратят кровопролитие между соотечественниками.
По одному из пунктов капитуляции колонну солдат должен был замыкать жандармский отряд, чтобы не допустить враждебных вспышек народа по отношению к солдатам. Это все, чего удалось добиться от парламентера в обмен на согласие разоружиться. И в самом деле, жандармы в соответствии с договором расположились в боевом порядке напротив казармы и, казалось, ожидали выхода отряда, чтобы его эскортировать.
В четыре часа утра солдаты построились во дворе казармы и начали выходить. Но едва из ворот показались первые сорок или пятьдесят человек, как по ним стали стрелять в упор, и первым же залпом чуть не половину убили и ранили; Солдаты, оставшиеся во дворе казармы, сразу же решили запереть ворота и тем самым отрезали путь к отступлению тем, кто очутился снаружи; однако нескольким из них все-таки удалось проскользнуть назад, а участь тех, кто остался внутри, хоть они и заперлись, оказалась не завиднее, чем у их товарищей. Дело в том, что чернь, видя, как десяток или около того из сорока солдат исхитрились спастись, с яростью ринулась на казарму, высадила ворота, взяла приступом стены, и все это с такой злобой и с таким проворством, что очень немногие из солдат успели схватиться за оружие; впрочем, за недостатком боеприпасов проку от оружия было немного. И вот началась чудовищная резня как во дворе, так и в казарме, потому что иные из несчастных солдат метались от преследователей из комнаты в комнату, выпрыгивали из окон, не думая о высоте, и падали на штыки тех, кто поджидал их внизу, или ломали себе ноги при падении, после чего их безжалостно приканчивали. Избиение продолжалось три часа.
Что до жандармов, которые явились эскортировать гарнизон, они, надо думать, вообразили, что приглашены попросту присутствовать при законной экзекуции: они не двинулись с места и оставались бесстрастными свидетелями всех жестокостей, которые творились у них на глазах. Впрочем, расплата за эту бесстрастность не заставила себя ждать; когда с солдатами было покончено, убийцам показалось, что резня была слишком короткой, и они накинулись на жандармов: многие из них были ранены, все расстались с лошадьми, а кое-кто и с жизнью.
Чернь еще вершила свое кровавое дело, когда разнеслась весть, что к городу приближается армия из Бокера; горожане поспешно прикончили нескольких еще дышавших раненых и поспешили навстречу
Только тот, кто видел эту армию, может представить себе, что это было такое, не считая первого корпуса, которым командовал г-н де Барр, принявший на себя командование с благородной целью всеми силами противиться кровопролитию и грабежу. И в самом деле, этот первый корпус, который маршировал, имея во главе несколько представительных офицеров, одушевленных теми же человеколюбивыми намерениями, что их генерал, хранил известный порядок и соблюдал весьма строгую дисциплину. Все имели ружья.
Однако второй корпус, то есть настоящая армия, потому что первый на самом деле был лишь авангардом, являл собой нечто невообразимое. Никогда на свете не раздавалось доныне такого хора бешеных голосов и кровожадных угроз, не бывало такого скопления лохмотьев и диковинного оружия от кремневых ружей времен Мишелады до окованных железом палок, какими погоняют быков в Камарге. Сама оборванная и ревущая нимская чернь сперва заколебалась и удивилась при виде этой дружественной орды, явившейся ей на подмогу.
Впрочем, пришельцы вскоре доказали, что оборваны и дурно вооружены они только потому, что у них не было случая поправить дело: едва войдя в город, они велели показать им дома протестантов, бывших солдат национальной гвардии; с каждого дома потребовали дань — ружье, платье и экипировку, а в придачу двадцать — тридцать луидоров, в зависимости от прихоти взимателя дани; таким образом, к вечеру большинство тех, кто утром входил в город полуголым, были одеты по всей форме, и в карманах у них звенело золото.
В тот же день пошли грабежи; правда, поборы, которые начались еще утром, производились под видом контрибуции.
Прошел слух, будто во время осады казарм какой-то человек выстрелил из окна одного дома по осаждающим. Негодующий народ ринулся к указанному дому и разграбил его, оставив голые стены. Правда, потом этот человек оказался невиновным.
На пути армии стоял дом одного богатого купца; кто-то крикнул, что купец — бонапартист, и этого обвинения оказалось достаточно. Дом взяли штурмом, разграбили, мебель пошвыряли из окон. Через день было доказано, что купец не только не был бонапартистом, но что сын его даже сопровождал герцога Ангулемского до самого Сета, где герцог взошел на борт корабля… На это грабители отвечали, что их ввело в заблуждение сходство имен: оправдание оказалось настолько безупречным, что власти в полной мере им удовольствовались.
Нимской черни всего этого было более чем достаточно, чтобы вдохновиться примером своих бокерских собратьев. В двадцать четыре часа были набраны роты, капитанами и лейтенантами в которых стали Трестайон, Трюфеми, Граффан и Морине. Эти роты объявили себя национальной гвардией, и все то, что на моих глазах произошло в Марселе в результате внезапной вспышки гнева, начало претворяться в жизнь в Ниме с точно такою же ненавистью и со всеми ухищрениями, диктуемыми жаждой мщения.
Реакция, как обычно, нарастала: сперва грабежи, далее пожары, затем убийства.
На глазах у господина В. его дом был сначала разграблен, а потом разрушен; дом стоял в центре города, однако никто не вступился за него.
Дом г-на Т. на дороге в Монпелье был сначала разграблен, затем разрушен; мебель свалили в кучу и подожгли, а после принялись плясать вокруг костра, словно на городском празднике. Повсюду искали хозяина дома, чтобы с ним расправиться, но не нашли, и ярость против живого обратилась на мертвых. Вырыли из могилы ребенка, погребенного три месяца назад, проволокли за ноги по грязи в сточных канавах и бросили на свалку. Этой ночью, покуда продолжались грабежи, пожары и кощунства, мэр деревни спал, причем сон его был столь крепок, что, проснувшись наутро, он заявил, будто весьма удивленвсем случившимся.