Кровопролития на Юге
Шрифт:
Другое еще более чудовищное убийство произошло в то же утро. На растерзание толпе были отданы двое, отец и сын, связанные спина к спине. Их муки длились более двух часов; под градом палочных ударов, камней, ружейных прикладов отец и сын истекали кровью, обливая ею друг друга.
Те же, кто не наносил им побоев, все это время плясали вокруг них.
Мы коротали время, выслушивая подобные истории, как вдруг я заметил одного знакомого, который бежал к нам. Подхожу к нему — он до того бледен, что я едва решаюсь задать ему вопрос. Он вернулся из города, он побывал у меня в доме. Тревожась обо мне, он решил заглянуть к нам и узнать, каковы мои дела; в доме он не застал никого, лишь у дверей лежали два мертвых тела, покрытых окровавленной простыней. Он не посмел ее приподнять.
Как вы понимаете, после этих слов ничто уже не могло меня остановить, и я бросился в Марсель. М. заметил, что я ухожу, не пожелал отпустить меня одного
«Берегитесь, не ходите дальше, — сказала она, идет страшная резня, хуже вчерашнего». — «Но что с моей женой? — вскричал я. — Вы о ней что-нибудь знаете?» — «Нет, сударь, — отвечала она, — я хотела к вам постучаться, но мне пригрозили и стали допытываться, известно ли мне, где друг этого мерзавца Брюна, которого давно пора укокошить. Одним словом, — заключила женщина, — поверьте мне и возвращайтесь туда, откуда пришли».
Я менее всего был склонен последовать этому совету. Итак, мы двинулись дальше, но застава охранялась, и миновать ее, оставаясь неузнанными, было невозможно. Тем временем вопли и ружейная пальба слышались все ближе; продолжать путь означало идти навстречу неминуемой гибели, и мы вынуждены были отступить. На обратном пути мы вновь ехали через деревню Сен-Жюст и обнаружили, что наши крестьяне вооружились. Но теперь, завидя нас, они стали выкрикивать угрозы; «Прикончим их! Прикончим!» — вопили они. Вместо того чтобы побежать, мы приблизились к ним и стали расписывать, какие мы добрые роялисты. Наше хладнокровие их убедило, и мы ускользнули из их рук подобру-поздорову.
Вернувшись к капитану, я без сил рухнул на диван: мне надрывала сердце мысль о том, что еще утром жена моя была здесь, со мною, а я, вместо того чтобы удержать ее и защитить, позволил ей вернуться в город, где ее ждала верная и жестокая смерть. Наш хозяин и мой друг М. пытались меня утешить, но я ничего не видел, ничего не слышал, я был как безумный.
М. пошел узнать новости. Мгновение спустя мы услышали стремительные шаги, и он вбежал в комнату с криком: «Идут! Они уже здесь!» — «Кто?» — спросили мы. «Убийцы!»
Признаться, я почти обрадовался. Я схватил пару двуствольных пистолетов, твердо решив, что не дам зарезать себя, как овцу. В самом деле, подойдя к окну, я увидел людей, лезущих через стену в сад. У нас еще было время убежать по потайной лестнице; мы выскользнули через заднюю дверь и затворили ее за собой, теперь оставалось только перебежать дорогу, пробраться в соседний виноградник, скользнуть под лозы и затаиться.
На дом капитана указали как на логово бонапартистов, и убийцы надеялись застать нас врасплох: и впрямь, мгновением позже мы бы погибли: мы не пробыли в нашем тайнике и пяти минут, как они показались на дороге, которую мы только что перебежали, и принялись озираться по сторонам, не подозревая, что мы прячемся в шести шагах от них. Что до меня, то я их видел и держал наготове заряженные пистолеты, твердо решив убить первого, кто ко мне приблизится. Они удалились, мы задумались над своим положением и взвесили все шансы; вернуться к капитану мы уже не могли. Впрочем, он и сам убежал, так что мы бы его не нашли. Бродить по полям было немыслимо: в нас. бы неминуемо признали беглецов. В этот миг мы услыхали крик: в нескольких шагах от нас кого-то убивали; впервые в жизни я слышал предсмертные стоны и, признаться, застыл на месте от ужаса; но вскоре меня охватил яростный протест: я предпочел бы идти прямо навстречу опасности, чем ждать, и, хотя еще раз пройти через деревню Сен-Жюст было для меня опасно, я решил рискнуть. Тогда
Мы знали, какая опасность нам грозит, и понимали, что надежда вновь увидеться невелика; он протянул мне руку, я бросился ему на шею, мы обнялись и простились.
Я немедля пускаюсь в путь, являюсь в Сен-Жюст, замечаю разбойников и, распевая, направляюсь прямо к ним, один из них хватает меня за ворот, двое других берут меня на мушку.
Да уж навряд ли когда-нибудь я кричал «Да здравствует король!», вкладывая в свой голос больше подобающего случаю энтузиазма, чем в тот раз! Нелегко смеяться, пошучивать, демонстрировать отменное спокойствие, когда от гибели вас отделяет легкое нажатие пальца убийцы на курок ружья; тем не менее я все это проделал и целый и невредимый выбрался из деревни, решив на сей раз, что лучше я дам себя подстрелить, чем вернусь сюда снова.
Однако никаких обходных тропинок мне не попалось, а в Сен-Жюст я решил не возвращаться; поэтому я направился по дороге в Марсель, а дорога эта в тот час была не слишком удобна для путешествий: на ней сошлись несколько отрядов с белыми кокардами. Мне сообщили, что въезжать в город сейчас особенно опасно; я решил дождаться ночи, прогуливаясь, а потом проникнуть в Марсель под покровом темноты; но тут один из патрулей предупредил меня, что блуждая по дороге, я навлекаю на себя подозрение, и приказал убираться либо в город, из которого доходили столь тревожные вести, либо в деревню, где меня чуть было не убили. Единственным моим прибежищем оказался постоялый двор: я вошел, спросил пива и сел у окна, все еще надеясь, что мимо пройдет какой-нибудь знакомый. В самом деле, после получаса ожидания я заметил М., с которым расстался в винограднике; ему не захотелось дожидаться меня там, и он пустился мне вдогонку; замешавшись в толпу грабителей, он ухитрился незамеченным пробраться через деревню. Я окликнул его, он вошел. Мы посовещались; хозяин отрядил в наше распоряжение надежного человека, который согласился сходить к моему шурину и предупредить его, что мы ждем на постоялом дворе. Спустя три часа ожидания мы увидели, что идет мой шурин. Я хотел бежать ему навстречу, но М. заметил, что такой поступок был бы неосторожностью с моей стороны; итак, мы остались на месте, пожирая моего родственника глазами. Он вошел на постоялый двор. Тут уж я не вытерпел, побежал навстречу ему и столкнулся с ним на лестнице. «Где моя жена? — воскликнул я. — Вы видели мою жену?» — «Она у меня», — отвечал он. Я радостно вскрикнул и бросился его обнимать.
В самом деле, моя жена, на которую из-за моих убеждений обрушились оскорбления, угрозы и издевательства, укрылась у него в доме.
Начинало темнеть. Мой шурин был в мундире национальной гвардии; этот мундир служил в те дни порукой спасения; он взял нас обоих под руки; мы миновали заставу, и никто даже не осведомился, куда мы идем; по окольным улочкам мы добрались до его дома. Впрочем, в городе было спокойно: резня кончилась или почти кончилась.
Жена моя была спасена; в этих словах заключалась для меня вся радость, какую может вместить сердце человеческое. Вот что с нею произошло.
Как условились, мои жена и теща вернулись домой, чтобы собрать вещи. Но владелица дома, проведав об их возвращении, подстерегала их на лестнице, когда они выходили, и, обратившись к моей жене, осыпала ее проклятиями. Муж домовладелицы, не зная, что происходит, вышел из своей комнаты на шум, взял ее за руку и силой увел в дом, но она подбежала к окну и, когда моя жена выходила из дверей, завопила, обращаясь к вольной роте, стоявшей напротив дома: «Стреляйте! Стреляйте! Они бонапартисты!» По счастью, эти люди оказались-более милосердны, чем она, и, видя двух одиноких женщин, пропустили их; впрочем, почти сразу же навстречу им попался мой шурин, который, будучи защищен своим мундиром и своей репутацией, взял обеих женщин под руку и отвел к себе.
Меньше посчастливилось одному молодому человеку, чиновнику префектуры, который приходил ко мне накануне: мы должны были с ним вместе редактировать «Журналь де Буш-дю-Рон». Место службы и посещение моего дома изобличили в нем столь опасный образ мыслей, что ему велено было убираться, но он не успел спастись. На углу улицы Ноайль на него напали, он получил удар кинжалом и упал, обливаясь кровью; к счастью, рана оказалась несмертельной.
Весь день прошел в еще более ужасных убийствах, чем накануне: по улицам струилась кровь и через каждые сто шагов валялись трупы. Однако это зрелище не только не устрашало убийц, но преисполняло их весельем. Вечером на улице водили хороводы и пели, и долго еще этот день, получивший у нас название дня резни, именовался у роялистской черни днем шутки.