Кровопролития на Юге

Дюма-отец Александр

Эти меры были либо давно продуманы, либо с ходу сымпровизированы искусным стратегом. Быстрота, с какой все подступы к этой крепости были взяты под охрану двойной цепью легионеров с красными кисточками, тщание, с каким самых лихих поставили у казарм, где размещалась артиллерия, и наконец, то, что целая рота перекрыла путь в цитадель — единственное место, где патриоты могли раздобыть оружие, — все доказывало, что этот план, по виду оборонительный и дававший двойное преимущество, позволяя и нападать без особой опасности, и делать вид, будто мятежники сами подвергаются нападению, был составлен уже давно; и прежде чем горожане успели хотя бы вооружиться, он был осуществлен; только часть пеших стражников да двенадцать драгун в епископстве продолжали сопротивляться заговорщикам.

И тут все настойчиво потребовали красное знамя, штандарт, вокруг которого в случае гражданской войны должны были сплотиться добрые граждане; оно хранилось в муниципалитете, откуда его надлежало достать при первых же выстрелах; аббата де Бельмона, каноника, старшего викария и члена муниципалитета, попросили и чуть не заставили его нести, потому что он как духовное лицо был наиболее способен усмирить восставших именем Божьим.

Вот рассказ самого аббата де Бельмона о том, как он исполнил эту миссию.

«Около семи часов вечера я вместе с г. г. Понтье и Ферраном проверял счета. Мы услыхали шум во дворе и с верхней площадки лестницы увидели, что к нам приближаются несколько драгун, в том числе некий Парис; они сказали нам, что на площади перед епископством идет сражение, потому что какой-то человек явился к привратнику епископства и принес ему частное письмо, в коем говорилось, чтобы тот под страхом смерти не пускал туда драгун. Тут я сказал, что им следовало арестовать этого человека и запереть ворота; они отвечали, что это оказалось неисполнимо. Тем временем г. г. Ферран и Понтье взяли свои шарфы и ушли.

Немного погодя несколько драгун, среди которых я узнал лишь Лезана дю Понте, Париса-младшего и Будона, а с ними толпы легионеров явились и попросили меня вынести красное знамя; они побежали к дверям в залу совета и, обнаружив, что она заперта, обвинили в этом меня. Я зову ратушного служителя, его нигде нет; я прошу у привратника ключи, а тот отвечает, что их унес г-н Верден; волонтеры начинают ломать дверь; тут приносят ключи, дверь отпирают, берут красное знамя, вручают его мне, увлекают меня во двор, а оттуда на площадь.

Напрасно я пытаюсь выставить предварительные условия, ссылаюсь на свой сан; мне возражают, что речь идет о моей жизни и что моя ряса внушит почтение возмутителям общественного спокойствия. Я увещеваю их, что не мое это дело — нести знамя, но меня никто не слушает. И вот я иду, сопровождаемый пикетом гиеньского полка, частью первой роты и несколькими драгунами; рядом со мной безотлучно находится молодой человек, вооруженный штыком. На лицах всех, кто меня сопровождает, написана ярость; они бросают мне в лицо ругательства и угрозы, которые я пропускаю мимо ушей.

Я прохожу по улице Грефф; моей свите кажется, что я держу красное знамя недостаточно высоко и не до конца его развернул. Когда мы добираемся до кордегардии, что у ворот Короны, мои сопровождающие изготавливаются к бою и приказывают офицеру, охраняющему ворота, следовать за нами; он возражает, что сделает это лишь по письменному распоряжению муниципалитета; обступившие меня люди велят мне написать такое распоряжение; я прошу перо и письменный прибор, и меня снова обвиняют, на сей раз в том, что у меня нет при себе ни того, ни другого; оскорбительные речи и угрожающие жесты, кои позволяют себе по отношению ко мне волонтеры и многие солдаты гиеньского полка, внушают мне страх; меня осыпают грубостями, бьют; Будон приносит бумагу, перо, и я пишу: «Приказываю отряду оказать содействие». Теперь офицеру гиеньского полка ничего не остается, как следовать за нами.

Не успеваю я отойти несколько шагов, как у меня требуют распоряжение, которое я только что написал; оно куда-то задевалось; все бросаются ко мне, твердя, будто я его не писал, и отчаяние мое доходит до предела, но тут один из легионеров извлекает его, скомканное, из кармана. Угрозы меж тем усиливаются: меня гневно уличают в том, что я недостаточно высоко поднимаю красное знамя, и замечают, что при моем росте я мог бы держать его и повыше.

Но вскоре показываются легионеры с красными кисточками, некоторые с ружьями, а большинство при саблях: с обеих сторон поднимается стрельба; линейные войска и национальная гвардия строятся в боевом порядке тут же в небольшой низине, а мне предлагают одному выйти вперед; я отказываюсь, чтобы не очутиться между двух огней. Тогда на меня обрушивается сущий град проклятий, угроз и побоев; меня выталкивают из толпы окружающих солдат и ударами ружейных прикладов принуждают идти вперед; один удар в спину был так силен, что на губах у меня выступила кровь. Между тем противник подходит ближе, а мне все кричат, чтобы я шел вперед. Я приближаюсь с красным знаменем в руках, подхожу к представителям противоположного лагеря, заклинаю их удалиться; я даже падаю перед ними на колени; я их увещеваю, но они увлекают меня за собой через Кармелитские ворота, берут знамя и отводят в дом к какой-то неведомой мне женщине. У меня началось сильное кровохарканье; она подала мне кое-какую помощь, а затем я велел, чтобы меня отвели к г-ну Понтье».

Покуда аббат де Бельмон нес красное знамя, муниципальные советники были вынуждены объявить военное положение. Не успели его объявить, как стало известно, что первое знамя похищено; тогда г-н Ферран де Миссоль завладел другим знаменем и в сопровождении изрядного эскорта пошел тою же дорогой, что его собрат аббат де Бельмон. Когда прибыли в Калькьер, люди с красными кистями, по-прежнему заполнявшие крепость и башни, предприняли новую атаку против шествия; одному легионеру прострелили бедро; эскорт снова возвращался вспять; г-н Ферран в одиночку приближается к Кармелитским воротам, как прежде аббат де Бельмон. Так же, как аббата де Бельмона, мятежники захватывают его в плен и уводят в башню.

В башне г-н Ферран застает разгневанного Фромана; тот заявляет, что муниципалитет не держит слова: он не послал Фроману обещанной помощи и тянет время, не желая отдавать ему цитадель.

Тем временем отряд отступает, но лишь для того, чтобы раздобыть подкрепление. Солдаты с криками бросаются в казармы и застают там гиеньский полк в боевой готовности. Однако подполковник г-н де Бон, возглавляющий полк, отказывается выступить без письменного распоряжения муниципалитета. Тогда какой-то старый капрал восклицает: «Славные гиеньские солдаты, отчизна в опасности, нам нельзя дольше ждать, мы обязаны исполнить наш долг!» — «Да! Да! — подхватывают все солдаты. — Идем! Идем!» Подполковник, не смея далее сопротивляться такому взрыву чувств, отдает желанный приказ, и солдаты выступают в направлении Эспланады. При звуке барабанов гиеньского полка из крепости перестают стрелять. Поскольку тем временем успело стемнеть, солдаты не рискуют идти на приступ; к тому же прекращение огня позволяет надеяться, что заговорщики отказались от своей затеи. Отряд, постояв на площади около часа, возвращается в город, а патриоты проводят эту ночь на одном хуторе по дороге в Монпелье.

Можно было подумать, что католики признали бессилие своего заговора: ведь несмотря на то, что они возбуждали в людях фантазии, захватили муниципалитет, раздавали золото и вино, им удалось расшевелить только три роты из восемнадцати. «Пятнадцать рот, также носивших красные кисточки, — сообщает г-н Алькье в докладе Национальному собранию, — не приняли никакого участия в мятеже и нисколько не содействовали злодеяниям этого дня и последующих».

Не находя поддержки у горожан, католики рассчитывали, что подмога придет к ним из деревни; и вот около десяти часов вечера, видя, что с равнины не поступает никакой помощи, они решили поторопить своих сторонников. С этой целью Фроман написал г-ну де Бузолю, заместителю командующего войсками в провинции Лангедок, имевшему резиденцию в Люнеле, нижеследующее письмо:

«Милостивый государь!

Напрасно я до нынешнего дня требовал боевое снаряжение для рот католиков; вопреки приказу, отданному Вами по моей просьбе, муниципальные офицеры вообразили, что разумнее будет задержать выдачу ружей до завершения выборного собрания. Сегодня драгуны-протестанты напали на наших безоружных католиков и убили несколько человек; вообразите, какой беспорядок и тревога царят в городе. Как гражданин и добрый француз умоляю вас немедля отдать полку королевских драгун приказ навести в городе должный порядок и обуздать врагов спокойствия. Муниципалитет разбежался, никто не смеет выйти из дома, и Вы не получили доныне от муниципальных советников никакого прошения только потому, что все они дрожат за свою жизнь и не смеют показаться на люди. Бунтовщики вынесли два красных знамени, и лишенные охраны члены муниципалитета оба раза были вынуждены перебежать к добрым патриотам. Рядовой гражданин, я осмеливаюсь обратиться к Вам, поскольку полагаю, что протестанты уже послали в Ла Вонаж и Ла Гардоненк за помощью, и если из тех краев явятся фанатики, все добрые французы будут перерезаны. Соблаговолите отнестись со вниманием к моей просьбе: на это подают мне надежду Ваши доброта и справедливость.

Фроман, капитан 39-й роты. 13 июня 1790, 11 часов вечера».

К несчастью для католиков, гонцов, неких Дюпре и Льето, которые везли это письмо и были снабжены пропусками как должностные лица, уполномоченные государством и королем, перехватили в Вео, а послание, которое было при них, представили выборному собранию. Одновременно обнаружились и другие депеши в том же духе; легионеры с красными кисточками рыскали по окрестным деревням и рассказывали, будто в Ниме режут католиков. Кюре в Кюрбессаке в числе прочих получил письмо, где сообщалось, будто убит один капуцин и католикам необходимо оказать срочную помощь. Гонцы, доставившие это письмо, попросили священника расписаться на нем, чтобы потом повезти его дальше, однако священник отказался наотрез.

В Буйарге и Мандюэле забил набат: жители этих двух деревень объединились и с оружием вышли на дорогу из Бокера в Ним. На мосту Кар к ним присоединились обитатели Редрессана и Маргерита. Пополнившись новыми силами, католический отряд перегородил дорогу и стал учинять допрос всем проходившим мимо; католиков пропускали дальше, протестантов убивали на месте. Точно так же, если помните, действовали в 1704 году Малые чада креста.

Между тем Декомбье, Фроман и Фолаше по-прежнему хозяйничали в крепости и башне; поскольку к трем часам утра их. отряд увеличился примерно на двести человек, они, воспользовавшись этим подкреплением, высадили дверь дома, принадлежавшего некоему Терону, и через него ворвались в якобинский монастырь, а оттуда в башню, примыкавшую к обители; теперь их позиции простирались от моста Калькьер до конца улицы Коллежа. И вот с наступлением дня изо всех дверей они повели стрельбу по вооруженным и безоружным патриотам, проходившим мимо на расстоянии выстрела.

Четырнадцатого числа начиная с четырех утра часть легиона, противостоявшего католикам, прибыла на площадь Эспланады и построилась там; затем к легионерам стали то и дело присоединяться патриоты из окрестных городов и деревень, так что вскоре они представляли собой настоящую войсковую часть. В пять часов г-н де Сен-Понс, рассудив, что из окон монастыря капуцинов (который, как он знал, всецело был предан католикам: именно в этом монастыре изготовлялись упоминавшиеся нами памфлеты) можно было стрелять по патриотам, наведался туда в сопровождении одной из рот и обыскал его целиком, а затем осмотрел Арену, но ни там, ни тут не обнаружил ничего подозрительного.