Кровоточащий город
Шрифт:
— С Новым годом, Джо.
Небо в Саффолке слепило глаза. Здесь не было ни мутного желтоватого смога, ни серых многоэтажек. К дому родителей Генри мы подъехали, когда солнце уже клонилось к западу, но еще не померкло. Генри встретил нас в прихожей. Когда он обнял Джо, мне почему-то вспомнилась та застенчивая девчушка в благотворительном центре. Потом Генри показал нашу комнату в конце гулкого коридора, холодную и старомодно обставленную.
— Приезжать начнут около семи. Ничего особенного, ровным счетом. Несколько друзей семьи. Вы тут устраивайтесь, а потом, может быть, немного оттянемся. Отец установил в пристройке эту фигню — домашний кинотеатр. Там еще бильярдный стол, выпивка и все такое. Подозреваю, что он воспользовался моим возвращением как предлогом, чтобы устроить небольшой клуб для джентльменов. Будете готовы — спускайтесь. Я рад, что вы приехали.
Вторую половину дня мы провели в пристройке. Валялись на диване, посмотрели, затаив дыхание и забыв даже про выпивку, фильм Хичкока. После того как Джо разгромила нас на бильярде, мы поднялись в столовую. Гости понемногу съезжались. Все женщины отличались худобой и держались со сдержанной сердечностью бывших красавиц, понимающих, что на одной только внешности больше не выедешь и что они всего лишь неофиты в мире пустых разговоров и обходительности. Среди мужчин преобладали румяные бородачи. Я узнал нескольких журналистов и писателей и бывшего капитана английской команды по крикету. Всех встречал отец Генри, высокий, с ясными глазами, добродушный весельчак. Мы с Джо сидели у окна и негромко разговаривали, а гости — такие воспитанные, вежливые, милые — сами подходили и представлялись. Глядя на них, я спрашивал себя, почему всегда так упрямо стремился в грязную, бурливую пену Лондона. Жизнь здесь была куда спокойнее, вдумчивее.
Перед обедом в столовой ненадолго появилась Астрид. Она собиралась на вечеринку у соседей и нарядилась по случаю в сверкающее золотом платье. Войдя в кухню, она обняла меня, и мы выпили шампанского у гранитной стойки. Отец Генри рассказал какую-то пресную и путаную историю о том, как играл в гольф с министром иностранных дел. Астрид зевнула, выпила из моего бокала, кивнула Джо, покрутилась перед братом и, счастливая как ребенок, ускакала.
За обедом я сидел рядом с матерью Генри. Она пила бренди и к главному блюду успела изрядно набраться, но при этом осталась милой и приятной собеседницей: хихикала как школьница и с заговорщическим видом, заслонившись ладошкой, делилась со мной пикантными деталями.
— Он просто голубой. Женился на ней лишь потому, что на неженатого политика в те времена смотрели неодобрительно. Она же души в нем не чает. Вы посмотрите, после инфаркта она только что не с ложечки его кормит. А ему это как ножом по сердцу. Такое унижение. Думаю, это ее месть за все его годы содомии.
После обеда, когда мы уже собирались улизнуть в пристройку и посмотреть предновогодний обратный отсчет по телевизору, мать Генри схватила меня за руку и заглянула в глаза так пристально, что я не выдержал и отвернулся.
— Вы всегда были для нашего сына самым близким другом. Для нас это многое значит. Генри сказал, что вы хотели бы перейти на журналистскую работу, и я хочу, чтобы вы знали, что мы… что Оливер сделает для этого все возможное.
Мы с Джо крепко уснули в холодной комнате, а за окном по огромному, пустынному миру гулял ветер. Посреди ночи я проснулся и встал, чтобы достать из шкафа пуховое одеяло. Джо открыла сонные глаза, а я взмахнул одеялом и, раскинув, мягко опустил на нее.
— С Новым годом, милая.
— И тебя тоже. Он будет хороший, я чувствую.
Утром мы возвратились в Лондон. После пребывания в другом, скрывшемся в густом тумане мире кружилась голова. Генри и его родители махали нам, пока их не поглотила оставленная нами серая тишь. Пытаясь создать что-то похожее на привычный мир в коконе машины, мы слушали радио, но сигнал слишком часто терялся. На подъезде к Лондону Джо задремала, положив ладонь мне на колено, как будто одно лишь ощущение моего присутствия каким-то образом защищало ее в мире снов.
Готовясь к встрече с Верити, я разработал особый план, к осуществлению которого приступил после рождественских каникул. В начале января я принялся кашлять — сухо, пронзительно, надсадно, кашель перерастал постепенно в душераздирающий скрежет и заканчивался скрипучим хрипом. Катрина закрывала ладонями уши, председатель захлопывал дверь, а Баритон перед ланчем положил мне на стол упаковку убойных леденцов от кашля. Мы с Верити уговорились встретиться ближе к вечеру в пятницу, и я все утро перхал, прокашливался, громко сглатывал, сплевывал мокроту и утирал глаза платком. В конце концов Катрина не выдержала:
— Да черт, Чарлз, иди к врачу! У меня голова не соображает, когда ты тут помираешь. Шуму-то сколько.
Председатель поддержал ее аплодисментами за закрытой дверью.
Страдальчески улыбаясь, я благодарно кивнул, собрал вещи и, держа платок у рта, вышел из офиса. Горло болело от долгих усердных попыток изобразить бронхит, но, оказавшись на улице, я едва не пустился в пляс, вдохновленный перспективой навсегда покинуть этот ужасный мир. Добравшись до Клеркенуэлл-Грин на такси, я поспешил в паб, уютно расположившийся позади высоких зданий восемнадцатого века. Верити я узнал по знаменитым опущенным усам и оранжевому шейному платку под воротником не совсем свежей белой рубашки. Критик растянулся на зеленой плюшевой банкетке, а на столе уже стояли несколько пустых стаканов из-под мартини. Немного нервничая, я приблизился. Листая какую-то книгу, он то и дело протягивал руку за стаканом и каждый раз обнаруживал его уже пустым. Мне Верити показался стариком, его длинные пальцы подрагивали паучьими лапками, шаря по столу в поисках выпивки. Удостоверившись, что он уже заметил меня, но не подал виду, я взял в баре два мартини и подошел к столику.
— Чарли? Да садитесь же, дорогуша моя, садитесь. А, вы принесли мартини. Отлично. Ваше здоровье. Что думаете об Ибсене? Мне он всегда представлялся немного слишком скандинавским. Таким угрюмым, таким беспросветно отчаявшимся. Помню, я как-то видел постановку «Гедды», в которой…
Я покорно слушал его целый час, время от времени помогая не потерять ход мысли, отлучаясь к бару и возвращаясь с очередной порцией напитков, кивая с умным видом и наблюдая, как он напивается. Когда я усаживал его в такси, он крепко сжал мою руку:
— Мы еще поработаем с вами, Чарли.
— Рад был познакомиться, мистер Верити.
— Перестаньте. Называйте меня Жерве, мой мальчик. И вот что, позвоните завтра утром, и мы обговорим детали вашей работы. А теперь спокойной ночи, дорогуша моя. Сладчайших снов.
Я позвонил ему с работы, из зала заседаний, нервно теребя телефонный шнур. На новом месте меня ждали в начале марта, после ухода из «Силверберча». Начальное жалованье определили в 18 000 фунтов плюс расходы. О деньгах Верити говорил усталым голосом и как-то неловко, как будто сама финансовая тема изрядно его утомила, а необходимость касаться ее — смущала. Названная сумма заставила меня задуматься. Для журналиста она была достаточно внушительной, но я понимал, что в привычный стиль жизни придется внести серьезные изменения: отказаться от кредитной карточки, сигарет и «Старбакса», съехаться с Джо. Самым важным было последнее. Срок аренды моего жилья истекал в конце мая. Если удастся как-то продержаться и, может быть, написать пару материалов для «Арены» в свободное время, то все будет не так уж и плохо. У меня появится более стабильный ежемесячный доход без огромных вычетов за квартиру. Джо давно хотела, чтобы я переехал к ней, тем более что ее родители все чаще уезжали на виллу во Франции, предоставляя весь прекрасный белый дом в наше полное распоряжение. Я уже чувствовал, что беру жизнь в свои руки, и даже видел свет в конце туннеля.