Кровоточащий город
Шрифт:
— Разденься.
Я сбросил одежду и стоял перед ней голый, немного стесняясь своей наготы. Она наклонилась, взяла в рот, и я прислонился спиной к холодной стене. Я запустил пальцы ей в волосы. Я чувствовал ее мягкий ритм, ее дыхание. Рот был горячий, к хлюпающим звукам добавлялось низкое горловое урчание. Веро вдруг остановилась, протянула руку к лампе, выключила свет, и я упал в темноте на кровать. Мы лежали рядом в полной тишине, и только какая-то мошка билась в оконное стекло. Дождь усилился и уже барабанил по лужам во дворе. Веро спала. Несколько минут я просто смотрел на нее, потом обнял горячее тело и незаметно задремал.
Когда я
Над нами стоял Генри. Наступило утро, и со двора в комнату вливался яркий зимний свет. Я позабыл сдвинуть шторы и чувствовал этот свет на себе, резкий, жесткий, осуждающий. Рядом, завернувшись в одеяло, безмятежно спала Веро. Поймав мой виновато-настороженный взгляд, Генри покачал головой и вышел из комнаты. Хлопнула входная дверь. Веро открыла глаза, потянулась и улыбнулась.
— Ты просто сумасшедший, Чарли. Я тебя люблю.
Она повернулась, выкатилась из-под одеяла и, обняв меня, поцеловала влажными губами. Я не пошевелился. Холодная ладошка скользнула ниже, но, когда добралась до живота, я накрыл ее своей, потом поднялся и, чувствуя на себе жадный взгляд Веро, повязал вокруг пояса полотенце.
Мы молча оделись, вышли и отправились в «Старбакс» на Доз-роуд. За столиками сидели парочки, некоторые читали «Санди таймс», и их спокойное довольство, их ленивое благодушие воспринимались мной как упрек. Я знал, что виноват, и ждал, когда же чувство вины придавит меня тяжким бременем, но стоило мне лишь посмотреть в темные глаза Веро, услышать ее звонкий, детский смех, как я ловил себя на том, что в глубине души рад случившемуся. В моем представлении она слишком долго мучила меня, и прошлая ночь стала в некотором смысле местью.
— Извини, Чарли. — Она отпила кофе и погладила меня по руке. — Надеюсь, у тебя не будет из-за этого никаких проблем. Мы с тобой как дети. Ничего с собой поделать не можем.
Зазвонил мой телефон. Джо. Я отключил звонок и положил телефон на столик, где он продолжал мигать, покусывая мою совесть.
— У меня поезд в двенадцать. Проводишь до метро?
Мы прошли до Парсонс-Грин, и я, оставшись за турникетом, смотрел, как Веро тащит за собой по ступенькам подпрыгивающий чемодан. В последний момент, перед поворотом, она обернула ко мне осунувшееся печальное лицо и махнула рукой.
Во второй половине дня я поехал в Хэкни, чтобы забрать Джо из благотворительного центра. Ждать пришлось довольно долго. Сначала из здания выходили дети с пакетами подарков, потом появилась Джо. Я думал, что обниму ее крепко, прижмусь к ней, спрячу свою вину за каким-нибудь нежным жестом, но, увидев ее, ничего не почувствовал. Джо устало направилась к машине, нагруженная сумками с остатками праздничных угощений, а у меня перед глазами встала Веро, ее искрящиеся глаза, огонь ее страсти. По пути домой я не смог даже заговорить с Джо. Как будто это
Глава 13
Новая жизнь
Я думал о Веро в сумрачных театральных залах. Долгими вечерами, просматривая постановки политических пьес в «Хэкни эмпайр» и «Килберн трайсайкл», я думал о Веро. Даже когда мне удавалось изгнать из головы мысли о той ночи, даже когда удавалось сосредоточиться на происходящем на сцене, какая-то фраза одного из действующих лиц или мелькнувшее в глазах актера темное пламя возвращало ее. Она была заразной хворью, инфекцией; при мысли о ней в джинсах начинался пожар, по ночам меня преследовал один и тот же образ — Веро стаскивает с себя футболку — и запах ее грязных волос.
Последнюю неделю в «Силверберче» я тоже занимался по большей части тем, что наблюдал за другими. Рынки снова ожили, как будто те, кто мешал им быстро восстановиться, вдруг скорчились и умерли. Унылый, безнадежный февраль развеял ожидания фондов, существовавших на грани и уповавших на то, что новый год принесет новый оптимизм и крутой рост цен. В октябре и ноябре, в дни хаоса, многие инвестиционные менеджеры удержали инвесторов от резких шагов, но теперь их никто не слушал, и те же самые инвесторы массово снимали деньги со счетов. Капиталы из хеджевых фондов уносило, точно отливом. Конкуренты «Силверберча», те, что поменьше, закрывались один за другим по мере того, как банки обрубали кредитные линии, а инвесторы выстраивались в очередь в надежде получить хотя бы часть своих средств. В финансовых кругах снова пошли слухи о надежности «Силверберча».
Люди, сделавшие состояние на игре против американского рынка недвижимости и учредившие новые фонды, теперь обратили свое внимание на инвестиционные банки. Используя ложные слухи и практику коротких продаж, они сеяли панику на рынках и добивались обвала фондовых индексов. Те же самые инвесторы, спекулируя на деривативах, разгоняли цены на нефть до рекордных уровней. Я наблюдал за их действиями со смешанным чувством уважения и ужаса. Они делали состояния, но одновременно разрушали систему. Воображение рисовало жуткие картины: агрессивные спекулянты пляшут на улицах разоренного, дымящегося Нью-Йорка, размахивая пачками обесцененных инфляцией долларов и платиновыми кредитными карточками банков, утопить которые они же и помогали.
Председатель «Силверберча» проводил нескончаемые встречи — с бесстрастными корейцами, грубыми русскими, жирными саудовцами в белоснежных дишдашах. Последние беспрестанно курили, отчего в кабинете висел сизый туман. Каждый день ему приходилось отвечать на звонки из «Файнэншл таймс» и «Уолл-стрит джорнэл» и собственной жены, уставшей от пустых обещаний уйти в отставку и угрожавшей разводом. Я слышал, как он умоляет ее, как пытается договориться и как за агрессивными наскоками следует отступление с немалыми уступками. Председатель использовал ту же тактику, с помощью которой ему удавалось одерживать верх над скептически настроенными журналистами. Наблюдая за ним, я задавался вопросом, а может ли быть личная жизнь у такого человека, или же он настолько увяз в работе, что все в жизни превратилось в сделку, свелось к балансу прибыли и убытка, и что для достижения нужного результата годится и дозволяется любая тактика.