Круг замкнулся
Шрифт:
— Ты выворачиваешь мои слова наизнанку…
— Будь честен со мной, Пол. Пусть и вопреки всему, чему тебя учили. Ты этого от меня хочешь?
Пол решил, что лицемерить бессмысленно.
— Да. Пожалуй, да.
У Рольфа был такой вид, словно до него вдруг дошло: с ним тоже, оказывается, можно не соглашаться. Впрочем, какие-либо иные переживания не отразились ни на его лице, ни в голосе, когда он произнес, заканчивая ужин:
— Отлично. — Скрипнув стулом по половицам, Рольф отодвинулся от стола. — Отложим это до завтра. Утро вечера мудренее. — Затем он подал знак Лизе: пора подавать счет.
Утром Пол проснулся с жестоким похмельем и на завтрак не спустился. Рольф, однако, встал рано и уже в начале десятого настойчиво постучал в дверь Пола.
— Ты встал? Поторопись! Мне через полтора часа уезжать, но прежде нам надо совершить небольшую прогулку.
Пол сунул голову под холодную воду, принял две таблетки парацетамола и поплелся вниз. Рольф ждал его на улице, излучая довольство и опираясь на блестящий легкий велосипед — тандем, на самом деле.
— Что скажешь? — спросил он. — Классный, правда?
С видом знатока (не совсем притворным) Пол обошел тандем, разглядывая его со всех сторон.
— Неплохо, — заключил он. — Совсем неплохо. Где ты его раздобыл?
— В городском прокате. Я решил, что проще всего будет добраться туда на велосипеде.
— И куда мы направляемся?
— Туда, где встречаются два моря, разумеется. Садись, ты будешь за рулем. У меня руки заняты, придется прихватить багаж с собой.
Они двинулись в путь: свернули на Оддевей, затем, минуя Музей изобразительных искусств, выехали на Фирвей и покатили вперед к самой дальней точке полуострова. В этот час народу на улице было немного, и некому было глазеть на них, хотя, конечно, пару они составляли нелепую. Пол по крайней мере был одет соответственно обстоятельствам — в стандартную униформу новолейбористского члена парламента на отдыхе: рубашка поло и отутюженные до жесткости голубые джинсы. Рольф же не только облачился все в тот же темный деловой костюм, но еще и водрузил на второй руль кейс и теперь внимательно следил, чтобы тот не упал. Впрочем, обоим было безразлично, как они выглядят. Они наслаждались, вновь ощутив себя детьми двенадцати и четырнадцати лет, — это чувство охватило их, как только они выехали из города и устремились вперед по дороге на Гренен, уходившей за горизонт.
— Будто вернулись в прошлое, да? — крикнул Рольф, и Пол, обернувшись, увидел на физиономии Рольфа — кроме легкого румянца, вызванного физическими нагрузками, пусть и весьма умеренными, — безудержный мальчишеский восторг, который словно стер с лица морщины вместе с прочими признаками напирающего среднего возраста.
Дальше они ехали молча. Пол снова упивался абсолютной тишиной — тишиной, лишь еще более замедлявшей течение времени; ему чудилось, что здесь он не только способен жить каждым мгновением (чего ему никогда не удавалось в Лондоне, столь буквально скоротечным было его тамошнее существование, без зазоров скроенное из планов, обдуманных шагов, хитроумных стратегий по выживанию), но и способен также вообразить мгновение протяженным, вечным. От этой мысли, коротко промелькнувшей в голове, Пол сомлел, и, пока он крутил педали средь невыразительного пейзажа, одолевая милю за милей, ему явилось видение. У него перед глазами материализовалось воспоминание: Мария, бабушка датских мальчиков, закончив свой долгий рассказ, тянется к шнуру, чтобы свернуть венецианские жалюзи, и гостиная с высокими потолками внезапно наполняется ярким полуденным светом, серо-голубым, как и глаза Марии… Видение было кратким, вспыхнувшим на миг, но, пока не исчезло, оно казалось таким живым, таким реальным, что у Пола перехватило дыхание и он позабыл обо всем на свете: где он, с кем и чего он все еще надеется добиться от этой странной и прекрасной встречи через много лет.
— Эй, англичанин! — вдруг окликнул его Рольф. — Не сачкуй! Я не стану вкалывать за двоих!
Тут только Пол заметил, что сидит в седле не шевелясь.
— Извини! — крикнул он и с удвоенной энергией налег на педали.
Дорога, прежде вившаяся вдоль прибрежной линии, теперь плавным изящным полукругом огибала празднично разукрашенный маяк, чтобы затем в самой северной точке полуострова мягко оборваться на автостоянке. Они слезли с тандема, прислонили его к велосипедному поручню (пристегивать не стали: в этой части света, похоже, никто и не помышлял о преступлениях) и завершили путешествие к пляжу пешком; сняв ботинки и носки, они то поднимались, то спускались с покатых дюн.
— Ха! Помнишь это? — воскликнул Рольф, тыча пальцем куда-то в бок. Им предстало необыкновенное зрелище — трактор волок на буксире железнодорожный вагон с горсткой туристов, ранних пташек; процессия двигалась к дальней части пляжа, туда, где закачивалась Дания и где два моря, Каттегат и Скагеррак, набегали друг на друга.
— Помню. — Через несколько шагов Пол остановился, читая объявление, установленное на видном месте и предупреждавшее туристов на английском, датском и немецком о том, что этот притягательный, необычайно естественный ландшафт таит в себе скрытые опасности.
— Livsfare, «опасно для жизни», — прочел он вслух. — Это здесь было раньше?
— Да, — ответил Рольф. — Наверняка было.
— Кажется, твоя мама умудрилась однажды заехать на машине на пляж, а потом пожарная команда ее откапывала, так?
— Так. Бедная Mutti… Она умерла два года назад, так и не научившись толком водить машину. Из-за того… случая Йорген, или как там его звали, жутко надо мной издевался. И то, что я выдал ему в ответ, было очень оскорбительно. До сих пор краснею, когда об этом думаю.
— Брось, — сказал Пол, когда они опять зашагали по пляжу. — Мы были тогда мальчишками.
Рольф покачал головой:
— Я не должен был этого говорить.
Они шли вдоль кромки воды, темному, затвердевшему песку. Время близилось к десяти, на пляж начали стекаться туристы; они бродили компаниями по трое-четверо и без устали фотографировали берег в самых разных ракурсах. На их фоне босоногие бизнесмен с другом-политиком смотрелись совсем уж нелепо.
Добравшись до оконечности полуострова и прикрыв глаза от утреннего солнца, с ослепительным накалом отражавшегося от воды, они, как встарь, с восхищением глядели на два отряда волн, бежавших рядом, образуя сложные треугольные переплетения, а затем смешиваясь и сливаясь воедино, — когда-то подросток Бенжамен назвал это «пенистым беспорядочным совокуплением». Пол и Рольф улыбались друг другу, явно чувствуя одно и то же, но оба молчали. Пискнул мобильник, доложив об очередном сообщении, но Пол не стал его читать. Решил приберечь на потом.
А когда наконец Рольф заговорил, речь его текла очень медленно, будто он выуживал слова из глубин сознания.
— Странно… — начал он, — странно, но я совершенно не помню, каково это: барахтаться в открытом море, сопротивляясь стихии, которая тянет тебя вниз, на дно. Наверное, я думал, что умираю. Я даже не помню, как ты меня спас. Нет, конечно, я знаю, что так оно и было, но не могу этого представить, не могу… заставить себя снова это пережить. — Он посмотрел на горизонт и еще сильнее сощурился: солнце било прямо в глаза. — У нас в головах стоят предохранители. Да, уверен, в этом все дело.
— Я тоже не очень хорошо помню, как все было, — сказал Пол. И добавил, понимая банальность своих слов: — С тех пор много воды утекло.
— Я иногда задумываюсь, а стоило ли меня спасать, — неожиданно продолжил Рольф.
— Ты что? — неподдельно изумился Пол.
— Абсолютная ценность человеческой жизни, — произнес Рольф, словно размышляя вслух. — Я никогда по-настоящему не понимал этого постулата. И никогда под ним не подписывался. Что касается моей личной нравственной философии, я всегда тяготел к утилитарности. Когда ты бросился в воду и вытащил меня, ты действовал не раздумывая, повинуясь животному инстинкту. Не знаю, сделал бы я то же самое на твоем месте.