Крушение иллюзий
Шрифт:
— В газетах пишут, что к американцам надо обращаться именно так.
— Брось. Пойди в нужник и используй там эту газету по назначению. Меня зовут Джим, парень, и никак иначе.
— Джим.
— Верно. Джим.
В газетах и в самом деле чего только не писали, и про многие вещи лучше было бы помолчать. Например, «Интернэшнл геральд трибьюн», газета для путешествующих американцев, напечатала статью о том, как в Калифорнии один придурок публично сжег Коран, — как только газета попала в Афганистан, это вызвало волну терактов [34] , в Мазари-Шарифе вырезали представительство ООН. Еще одна газета напечатала интервью с каким-то иракцем, который жалел, что он такой маленький и некрасивый, что он мечтает выглядеть так же, как американцы, и сожалеет о том, что никогда этого не добьется, — после этого началось обострение обстановки
34
Имело место в жизни.
35
И это имело место в жизни. Некоторые издания, рассчитанные на среднестатистического американца, публикуют настолько наивную и откровенную пропаганду, что «Правда» и «Фелькишер Беобахтер» просто нервно курят в сторонке.
Пропал без вести…
— Заболь, как насчет того, чтобы разжечь костер и поджарить немного мяса? Как ты думаешь, мы можем достать мяса в этой чертовой стране?
— Вообще-то можем. Но только не в периметре. В городе я найду мясо.
— Лавки закрыты.
— Они откроются, сэр, если хорошо попросить.
— Джим.
— Джим, сэр… Простите, мне так привычнее.
У Гэтуика возникло такое впечатление, что этот афганец, как и все здесь, — с двойным дном. Подобострастное «сэр» — и кинжал за спиной.
— О’кей, как хочешь. Сейчас я найду машину.
Сержант подошел к офицеру, командующему обороной базы по фамилии Стефенс:
— Сэр, я бы хотел взять одну из своих машин и выехать в город. Вместе со мной будет один из афганских полицейских.
Стефенс посмотрел на него, как на сумасшедшего.
— Для чего? В городе стреляют, по дороге тоже.
— Мне нужно купить мяса, сэр.
— Мяса, сержант?!
— Да, сэр, мяса. Старого доброго мяса, чтобы пожарить старый добрый гриль. Мне не нравится, сэр, что афганцев в два раза больше нас, и на них, по сути, держится оборона стратегически важной точки. Если муджики пойдут на приступ ночью — может получиться все, что угодно, сэр. Я думаю, этот афганец авторитет среди своих, и хочу прощупать, чем он дышит. К тому же одно дело — просто предать американца, и совсем другое — предать американца, с которым ты преломил хлеб. Это разные вещи, понимаете, сэр?
— Вы специалист по контактам с местными?
— Нет, сэр. Просто я тут давно и кое-что понял. Ответственность за возможные последствия я беру на себя.
Офицер пожал плечами.
— Сколько времени вам понадобится?
— Час… может, полтора. Спасибо, сэр.
— Не за что, сержант. Делайте, как считаете правильным [36] .
Выехали на пикапе, сержант взял с собой еще и тот Bravo-AKM, который взял себе Амойо, — на всякий случай. Пикап с пулеметом, три автомата и гранаты — все это для того, чтобы преодолеть путь до города длиной меньше, чем миля.
36
В России такое представить невозможно. А между тем — именно такая позиция, когда уважается не звание, а профессионализм человека, делает армию по-настоящему сильной.
— Где ты родился, Заболь? — спросил сержант, когда грузная туша бронетранспортера откатилась в сторону, освобождая выезд.
— В Пактии, сэр.
— А я в Техасе. Пактия — это южнее?
— Да, сэр. Южнее нас, отсюда сотня километров до моего дома.
— А мне до моего дома лететь больше двенадцати часов, Заболь, — сказал сержант, выруливая на шоссе, — только представь, полдня в самолете.
— Зачем же тогда вы воюете здесь?
Заболь по виду был опытным воином — проверил, как открывается заднее стекло, оно, как форточка, сдвигалось в сторону, и можно было пролезть к пулемету, потом опустил до половины окно, и положил на него автомат так, чтобы в случае чего — быстро начать стрелять.
— Мы хотели вам помочь, Заболь. Разве мы не помогли вам?
— Помогли, сэр, только толку от этой помощи — мало.
— Почему мало?
— Потому что вы слабые. Вы пытаетесь убедить врагов — а их надо убивать. Если бы вы прошли дальше и убили всех врагов — вас бы стали уважать.
— Дальше — это куда?
— В Пакистан. В приграничье, сэр, где вас ненавидят и где водятся ваши враги.
Сержант уже пожалел, что начал этот разговор. К тому же — темнело, и он не видел отчетливо дорогу перед собой. Если кто-то успел подложить фугас на дорогу — от них потом не найдут даже, что положить в гроб. Гэтуик ощущал себя голым — он привык ездить на «Мастиффе», а тут — обычный, небронированный пикап.
— А ты почему воюешь?
— Это просто работа, сэр. Должен же я как-то обеспечивать свою семью.
— Сколько у тебя?
— Семнадцать человек.
Сержант чуть не выпустил руль из рук.
— Сколько?!
— Семнадцать человек, сэр. У нас семья считается не так, как у вас. У нас в семью входят все живые родственники, какие у тебя есть, понимаете? Семнадцать человек — это мало, это очень маленькая семья.
— Какая же большая?
— У одного из солдат в моем отделении семья шестьдесят семь человек, но это редкость. Слишком много афганцев погибает, и семьи становятся меньше.
— Так ты в полиции только из-за денег?
— Наверное, да, сэр.
— А как же страна?
— Страна? — пожал плечами Заболь, — а что такое страна, сэр? У нас за последние пятьдесят лет сменилось шесть стран [37] , а я знал три из них. У нас нет страны, сэр.
Сержант Гэтуик, гражданин Соединенных Штатов Америки и унтер-офицер армии США просто не мог себе представить, ради чего нужно за пятьдесят лет шесть раз менять государственное устройство страны. И что останется от страны в итоге.
37
Монархия Захир-шаха, республика Дауда, коммунистическая ДРА, потом исламистская республика Раббани, потом Талибан, потом — нынешняя власть Карзая. Каждый раз — это была не только смена правителя, но и смена всего людского уклада жизни.
— Но разве ты не давал клятву, когда вступал в полицию?
— Давал, сэр. И другие давали. Много кто давал клятвы, самые разные. И — где они все теперь…
Белый пикап — сержант предпочел бы черный, но выбирать не приходилось — крадучись въехал в Джей-бад, мигнул фарами на чек-пойнте, устроенном на полицейском участке. Там мигнули фарами в ответ.
С наступлением ночи город замер. Затаился. Это нельзя передать никакими словами, это надо почувствовать. Обычные города — это людские муравейники, где люди, отработав положенное, идут по своим клетушкам, чтобы поспать и подготовиться к новому дню. И как только черное покрывало ночи накрывает такой город — в город приходят нега, расслабленность, спокойствие. Активность, ночная жизнь, если она и есть, — она яркая, открытая, веселая. Ночной жизнью живут люди, которым не нужно завтра идти на работу и которые могут позволить себе отдохнуть и расслабиться.
В Джелалабаде — все совсем не так. Отгремели дневные бои — и город затаился, замер, но он не отдыхает, потому что не отдыхает ни одна из сторон, все готовятся к завтрашнему безумию. Вот группа моджахедов, пробираясь дворами, тащит в мешках остроносые стальные копья выстрелов к РПГ — они насторожены, оглядываются по сторонам, потому что американцы могут устроить засаду. Долгие годы войны с чрезвычайно сильным противником сработали, как дарвиновский отбор: глупые, неаккуратные, неосмотрительные — погибли, и если у кого и есть могила — так над ней шест с зеленой повязкой, показывающей, что здесь лежит человек, погибший на пути Аллаха. Остались те, у кого глаза на затылке, кто умеет читать мысли и видеть человека насквозь — чтобы не прозевать информатора, кто спит вполглаза, с пистолетом под подушкой, — чтобы не прозевать приглушенный шум вертолетных винтов, осторожные шаги под окнами, за которыми следует удар кувалдой в дверь и град пуль. Именно они сейчас тащат драгоценные ракеты РПГ, чтобы завтра выпустить их в американцев.