Крушение
Шрифт:
Потом, когда Жуков сжалился и отпустил его, Василевский взмолился:
— Ну, Георгий Константинович, к тебе в руки нельзя попадаться. Своего уложишь, — Помедлил и, вернувшись к своей роли немецкого генерала, заговорил воспрянувшим голосом: — Сжать ты сумел, а проглотишь ли — посмотрим. Я твой удар парирую резервами.
— Какими? У тебя их кот наплакал.
— Откуда вам известно — есть у меня резервы или нет?
— Нам кое–что доносит агентурная разведка.
— Что именно?
— Позвольте не раскрывать карты, — ответил Жуков, улыбаясь. — Что же касается резервов, то
Василевский взмахнул рукой:
О, нет. Немецкая армия мобильна. Вы это должны знать. Сниму с Кавказа танковую дивизию, и она дня через три своим ходом придет и таранит вашу большевистскую блокаду.
— А этого не хотел? — Жуков выставил перед своим соперником огромный кулачище.
Не сговариваясь, они встали разом, обхватили друг друга, били по спинам ладонями, топчась по полу, по карте, которая в ногах у них, в полумраке наступающего утра была похожа на помятую серую шкуру.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Ровно в 12.00 на прием к Жукову прибыли двое.
Чтобы не опоздать, командир дивизии полковник Шмелев приехал загодя и в ожидании своего часа ходил окрест дома, сбивая палкой сухую, горько пахнущую полынь, росшую при дороге, а потом доложил адъютанту, что вызван представителем Ставки. В комнату вошел тихо, также негромко представился и стоял до тех пор, пока Жуков не предложил сесть.
Другой — подполковник Варьяш — приехал из штаба фронта на своей машине, в сопровождении часового, так как вез, по его мнению, сугубо секретные материалы.
Не попросил адъютанта доложить, лишь сунул ему небрежно к лицу удостоверение и вошел без стука в дверь. Правда, козырнул, представился генералу армии.
Полковник Шмелев лично был знаком с Жуковым, признавал в нем недюжинный ум полководца. Не раз они встречались еще в тяжелую пору под Москвой. Вспомнил Шмелев, как тогда, будучи контуженным, не мог говорить, лишь отвечал письменно и потом получил от него записку, особенно памятную… И это до сих пор помнил Шмелев, хотя сейчас сидел укромно возле двери, чувствуя себя в его, представителя Ставки, и еще в чьей–то неведомой для него власти. «Да чего я оробел? Смелее нужно», — внутренне убеждал себя, а все равно не мог иначе, будто и впрямь его вызвали на допрос.
Наоборот, подполковник Варьяш держался свободно, закинув ногу на ногу и поставив ребром на колено папку.
Первый — командир дивизии, полковник — морщил от переживаний лоб, второй — подполковник изредка взглядывал на него, по–ястребиному изучающе и отчужденно.
Первый был вроде бы подсудимым, второй — судьей…
— Ну, докладывайте, что у вас по делу Шмелева.
Подполковник Варьяш подергал носом, будто принюхиваясь и ощущая, что не тот запах, и принужденно сказал, не глядя на полковника, лишь качнув головой в его сторону:
— Товарищ генерал, у нас не положено, пока не кончилось следствие, предавать огласке материалы, да еще самому обвиняемому.
Жукова сразу взорвало:
— Кончайте играть в бирюльки! — сказал он строго. — Положено — не положено… Перед вами заслуженный командир, и если водятся за ним какие грехи, пусть сам знает и разбирается с глазу на глаз… Докладывайте!
Подполковник
Жуков взял лист — это был рапорт генерала Ломова, и в нем строго по часам и минутам расписывалось, как он, Шмелев, командуя дивизией, не захотел поднять войска на штурм и за это был временно отстранен.
— Как, вы были отстранены? — удивился Жуков, взглянув на Шмелева. — А почему мне не доложили ни в первый раз, ни вчера?
— Не хотел беспокоить, у вас своих забот… — привстал Шмелев.
— Объясните, как это случилось?
Шмелев заговорил хмурясь.
Жуков выжидал, пока полковник не кончил, и обратился к представителю фронта:
Ну как, вас это убеждает? Кто заслуживает наказания, а кто нет?
Тот сразу нашелся, что ответить.
— Может, в чем–то виноват и товарищ Ломов… Я бы на его месте не принял на себя командование. Погорячился генерал. — Потом так же отчужденно взглянул на Шмелева и добавил: — А наказание… Строжайшее наказание должен нести вот этот полковник… Невыполнение боевого приказа влечет за собой тягчайшую кару Это в Уставе записано. И полковнику знакомо.
— Заведомая ложь, — не выдержал Шмелев, — Вы можете мне пришить уголовную статью, наконец судить трибуналом. Но правду убить нельзя. И эта правда в том, что не Шмелев отказался выполнять приказ, а дурно понятое Ломовым требование наступать… Почему он сию же минуту, без подготовки, без учета обстановки гонит солдат на штурм вражеских позиций, да еще в дневное время при полном господстве немецких самолетов. Ведь ему известно, что штурм перед этим ничего не дал?
Почему Ломов не хотел даже выслушать о ночных действиях?..
Не вставая, Жуков проговорил с придыханием в голосе:
Если мы так будем измываться над кадрами, над честными командирами, такими, как Шмелев, то плачевным окажется для нас и конец войны… Пожалуй и не доживем до этого конца, — Он помял в руке рапорт Ломова, потом перечеркнул его крест–накрест черным карандашом и протянул представителю фронта.
— Воля ваша. Но это не все, — возразил подполковник, сунув, однако, рапорт в папку с застежками.
— Что еще?
Из папки с готовностью был извлечен другой документ, мятый и серый, походивший, наверно, по многим рукам.
— Тут уж пахнет душком… — намекнул подполковник криво усмехнувшись одними губами.
Сразу же, бросив взгляд на документ, Жуков посуровел, тронул себя за подбородок, точно норовя ущипнуть.
Потом, читая не торопясь, вскинул брови (только сейчас Шмелев заметил, что лоб у него массивный). А еще немного погодя эти клочкастые и ближе к переносью густые брови опустились, и на лбу собрались хмурые складки («Тяжелый документ», — с болью в сердце простонал Шмелев). Еще секундами позже лицо генерала выразило мучительное сострадание и, невольно встретясь с его взглядом, Шмелев потупился и весь как–то съежился, будто подставляя голову, всего себя страшному удару.