Крушение
Шрифт:
— Взрывчатка? — переспросила она очень низким от испуга голосом и усмехнулась через силу, добавила: — Ой, нет, не поручайте мне эти вещества. Поручите чтонибудь полегче.
— Такого не имеется. У меня все тяжелое да взрывное. Но я все–таки прошу… Покараульте… Сидите вот тут, вдалеке, и глядите с расстояния. Если какой бес позарится, то кричите во всю глотку.
— А если фриц, ну, положим, разведка его проникнет сюда. Что я тогда буду делать голыми руками?
— Для фрица сюда дорога запретная. Он топчется в развалинах. Насчет фрица, уверяю, — не пролезет ни один. А разведка его днем не рискнет пойти. — Он бы еще
Наталья с величайшим терпением и осторожностью подняла ящик, в нем что–то перекатилось и звякнуло, и она опустила ящик, принуждая себя класть его тоже с неимоверной осторожностью.
— Да чего ты, не бойся.
— А я и не боюсь. Заладили, вроде женщины пугливые, а вы…
Навьючив на себя груз, младший лейтенант полез по тропе на гору.
Не прошло и полчаса, как он вернулся. Сиял, чем–то довольный, даже пилотку снял и погладил уже аккуратно приглаженные волосы.
— Укараулила, — во все лицо улыбаясь, сказал он и подсел на бревно, рядом, нога в ногу.
— У вас тина в волосах. Позвольте снять, чтоб не портила милой головки, — сказал он.
Наталья дала снять, как он уверял, две пряди тины.
— Жалко… Деваха ты красивая, а лезешь в самое пекло, — вздохнул младший лейтенант.
— Меня жалеть не надо… Я привычная.
— Ну–ну, смотри… Пригинайся. Вся местность простреливается. Не храбрись, могут убить.
Она засмеялась, не найдя что сказать, неожиданно приблизилась, чмокнула его в шершавую щеку, поднялась и, слегка прихрамывая, побежала вверх по тропинке, оставив младшего лейтенанта наедине со своим нелегким грузом и столь же нелегкими раздумьями…
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Когда Наталья взбежала наверх, на крутизну берега, и огляделась вокруг, сердце захолонуло от страха: глазам ее предстало печальное и грубое нагромождение железа, камня и дерева, такое нагромождение, что будто какая–то чудовищная сила поднимала город и трясла его, трясла до тех пор, пока не вывернула все внутренности и не превратила все в мертвый лом, в камни, лишенные былой правильности и красоты. Теперь и не понять, то ли потолочина вон провисла, оголив перекрученные и горелые железные балки и витки прутьев, то ли был так обезображен пол или рухнувшая часть стены. Окна казались вовсе не окнами — в стенах зияли огромные рваные проемы. В одном месте чудом уцелел сверху донизу как есть дымоход — стены и весь дом рухнул, а дымоход держался, высоко уткнувшись кверху трубою, из которой шел дым. Обратив на это внимание, Наталья не могла понять, почему шел дым: может, кто топил печь или здание было развалено совсем недавно, так что еще горели его внутренности.
По этим развалинам, по нагромождению опаленного камня и горелого железа пройти было почти невозможно, и Наталья, не лишенная кое–какого понятия о войне, удивилась, как же могут вместиться в такой каменной тесноте разрушенного города дивизии, корпуса и целые армии, как могут двигаться и поворачиваться танки,
Теснота стояла и в воздухе — что–то скрипело и постанывало, слышались подземные толчки. И все горело, все стреляло, все торопилось взаимно друг друга уничтожить.
Наталья до того перепугалась, что почувствовала себя жалкой, потерянной и беззащитной, и хотела заплакать, не зная, куда идти и где укрыться от этого ада.
Из–под низа кто–то дернул ее за ногу с такой небрежной силой, что она вскрикнула от боли и упала в окоп.
— Какого беса маячишь? — сказал тяжелый голос.
Наталья встала и начала потирать зашибленное колено.
— Ребята, кого я вижу? — сказал тот же голос. — Кажись, к Нам прибыл солдат в юбке.
— А тебе какое дело? — обиженно тянула Наталья, отряхиваясь. — Да еще обзываешь…
— Извиняемся. Да только за вас и пекусь. Стукнет по башке — поминай как звали.
— Ну, а тебе–то что? — не отступала Наталья и, взглянув прямо ему в лицо, ужаснулась, какой же он рыжий!
— Чего такая мокрая? — вдруг спросил солдат, увидев на ней набухшую от воды гимнастерку.
— Купалась.
— Хорошенькое занятие в октябре–то. Хвост не жалко прищемить!
— Попробуй–ка! — и Наталья заносчиво провела рукою под носом, — Скажи лучше, где тут сборный пункт?
— Какой сборный пункт?
— Ну, раненые ждут отправки?
— Это вон туда надо, — показал солдат на развалины с уцелевшей передней стеной. — -Давайте я вас провожу?
— Сопровождайте! — подавая ему согнутую в локте руку, сказала Наталья.
— Не–ет, тут ползком… Тут вмиг пристукнет, только покажись…
И они поползли. Солдат проворно и ловко двигался впереди, а Наталья, пыхтя и сразу поотстав, — сзади: мешала узкая юбка, да и непривычно было ползти.
Пока одолевали двести метров, Наталья не раз просила передохнуть, чувствовала, как жжет ссадина на коленке.
— Не война — одно наказание!
Доползли наконец. У разрушенной каменной ограды Наталья замедлила движение, огляделась; этот дом поразил ее своей живучестью — он был так иссечен, продырявлен, искромсан, обшарпан, подкопан, оббит и разворочен, что, казалось, качни его, и упадет, но дом был прочной каменной кладки и, наверное, выдержал осаду многих дней и разной силы удары. Во всяком случае, передняя стена еще держалась.
Внутри здания увидели поломанную мебель, вспоротые матрацы и подушки, из которых выползали перья, колотую посуду, груды щебня и битый кирпич. На нижнем этаже был отвален передний угол, и потолок свисал тяжелым пластом. Сквозь эту щель в стене проглядывалось низкое, затянутое дымами небо.
Вдоль стен на полу вплотную лежали раненые. Остановись в дверях, Наталья услышала стоны, кто–то в углу мучительно охал, а другой то и дело вскрикивал, будто прижигали его чем–то раскаленным. Но вот и раненые увидели Наталью, и какое–то преображение произошло с ними: одни прекратили стонать, другие, завидев ее, умолкли, сжав зубы и перемогая этим боль, а некоторые, до того лежавшие, стали вдруг подниматься и умащиваться вдоль стены.