Крушение
Шрифт:
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Клещи… Русские стальные клещи. Все глубже охватывали они задонские степи, готовые вот–вот сжаться в районе Калача. Сплошной линии фронта в эти дни не было ни у наступающих ударных сил, ни у противника. Ставка и ее главный представитель — начальник генштаба Василевский требовали резать коммуникации врага и скорее замыкать кольцо окружения вокруг всей группировки. Командующий Сталинградским фронтом генерал Еременко трудно и настойчиво прорывался южным крылом ударных войск к Калачу. Тем временем войска Донского фронта, руководимые генералом Рокоссовским, прочно удерживали оборону на севере и своими ударными силами дробили неприятельскую группировку в малой излучине Дона, пробиваясь на Вертячий.
Созданный
Условие победы заключалось не в том, чтобы вытолкнуть противника с донской земли, а в том, чтобы окружить. И не просто окружить, а многократно и повсеместно дробить его силы концентрическими ударами, направленными внутрь кольца, на внешний обвод… В ворота прорыва шли сотни танков, их вели по принципу: «Делай, как я!» Сам командующий танковой армией Романенко, командиры корпусов Родин, Танасчишин, Кравченко, Вольский вели танки в глубокий рейд в курившуюся поземкой донскую степь, в тылы. Следом за волнами танков, не отставая, а порой и вровень с ними двигались конница, мотоциклетные полки. Едва рассеивался туман и проглядывало солнце, как на утюжку вражеских колонн вылетали советские штурмовики и бомбардировщики…
Ударные силы советских войск лишили противника не только управления и связи, они лишили его того чувства пространства, без которого нельзя воевать. Фронт был повсюду: он перестал быть привычной линией на карте, и немцы вынуждены были драться с перевернутым фронтом, то есть атаковать в сторону своих же тылов, или стоять на месте в окруженных гарнизонах, не зная откуда последует удар и что пошлет судьба.
На второй день после овладения развилкой дорог в тылу противника у Перелазовской, распопинско–базковская немецкая группировка, доходящая до двадцати пяти тысяч солдат и офицеров, оказалась в замкнутом кольце.
«Что нам делать: добивать группировку или двигаться по маршруту дальше?» — запрашивал по радио генерал Романенко у командующего фронтом.
«Оставьте домолачивать ее подошедшей пехоте и аотиллерии, — отвечал Ватутин, — Сами двигайтесь не задерживаясь».
Дни были коротки и туманны, светлого времени явно не хватало — сражения продолжались и ночами. Войска с их верным чутьем целесообразного в бою, и здесь быстро привыкли к особенностям ночных действий Двигавшийся вместе с командиром танкового корпуса полковник Шмелев по микрофону высказал мысль, что выгоднее идти ночами с полным светом фар и танковых прожекторов. «Да ты что, Николай Григорьевич, с ума спятил? Мои танки хочешь пожечь?» — «Да нет, товарищ Родин, я за твои танки горой стою! — отвечал Шмелев, — Но разве не чуешь, что противник потерял управление, охвачен судорогой и не разберет, где свои а где чужие!»
Действительно, стоило сделать это, как темп движения значительно ускорился. И некоторые немецкие части, завидев волны яркого света, плывущие по степи, принимали их за свои отходящие колонны, старались примкнуть и, конечно, напарывались на внезапный огонь и сдавались.
По дороге наступления горели фашистские танки и автомашины, разбитые штабы, цистерны с горючим.
Ориентироваться по этим заревам пожарищ было нелегко.
«Где находитесь?» — запрашивали у головных шедшие сзади командиры колонн.
«Нахожусь близ горящего аэродрома противника, — отвечал на сигнал полковник Шмелев. — Иди на зарево…»
«Вижу кругом пожары. На какой ориентироваться?»
«Назад не оглядывайся, — отвечал Шмелев. — А впереди выбирай движущиеся огни. Это мы…»
Гудит, гудит дорога. Скованная морозом, она кажется стальными рельсами. Колонны прорывались на Калач.
…Тяжелый вспомогательный мост, который пролег через Дон в районе Калача, охранялся усиленно, особенно в последние дни, когда отступали. Правда, никто не думал, что именно
«Раньше такого не было, — сожалел канонир Нейман на посту №1, — Раньше был порядок и дисциплина».
Каких–нибудь пять дней назад здесь все выглядело совершенно иначе. На каждой стороне моста в деревянных будках сидели по два солдата и периодически по телефону распоряжались режимом движения по мосту.
А режим был строго заведенный. Пять минут на запад, пятнадцать минут на восток. Все. в пятнадцатикилометровом темпе, — за превышение скорости строго наказывали. Через каждый час охрана моста предоставляла движение в обе стороны на пять минут для крестьянских повозок и для упряжных военных транспортов.
Слова полевых жандармов имели вес, и фельдфебель Нейман был королем на территории, которая имела размер моста.
Пять дней назад это было еще так, караульные будки еще топились, и в них посменно отогревались или спали двадцать один человек, для которых главным начальником был он, фельдфебель Нейман. Теперь уже не было пятнадцатиминутных пауз, не было ограничения скорости и, прежде всего, не было автомашин, катящихся на запад.
Перила моста были сломаны, тяжелая бомба, к счастью, не прямым попаданием, а воздушной волной опрокинула в Дон всю орудийную прислугу с лошадьми и с пушкой. А в результате пулеметного обстрела у него, Неймана, ранило четырех человек. Потом трое заболели дизентерией. Осталось на семь человек меньше. Нагрузка прибавилась, и хозяин моста — фельдфебель Нейман теперь чаще обычного забирался на крышу своего домика. Наблюдать и руководить оттуда было удобно. И фельдфебель сидел на своих четырех квадратных метрах, высоко подняв воротник шинели, и поочередно совал руки в карманы, отогревая пальцы.
В километре от моста стояло одиннадцать танков, но должны ли они ехать по мосту или по льду и как скоро — этого фельдфебель не знал. И ему не докладывали. Он был рад, что и эти танки и зенитки стоят на охране моста. От них муторно лишь тогда, когда налетают русские самолеты. Охрана моста начинает по ним стрелять, а те в свирепость входят, бомбят и обстреливают не только зенитные установки, но и домик фельдфебеля. Могут голову снести. А ему, фельдфебелю Нейману, умирать не хочется: на кой черт! Он вернется с войны и будет преподавать историю. Наверное, ученики будут спрашивать не только о картине, висевшей в четвертом классе — Наполеон переходит через реку Березину, — на и о нынешней войне, хотя бы вот об этом мосте через Дон у Калача…
Утро 23 ноября было туманным. В тумане все предметы теряли действительные очертания и казались призрачными. Местность виделась отлитой из свинца, и вода свинцово–тяжелая, и множество крупных и мелких холмов, покрытых седым инеем, тоже свинцовые, и поднимались от реки к горизонту свинцовые леса…
Утром послышался рев моторов и звон танковых гусениц. «Свои решили переправиться», — подумал фельдфебель, на всякий случай поднес к глазам бинокль.
— Доннерветтер, это же русские! — проревел он не своим голосом, хотя напарник стоял с ним рядом. Напарник ни слова не проронил, лишь глаза его расширились от ужаса и стали похожи на огромные линзы бинокля.