Крушение
Шрифт:
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Отряд Кострова — человек сто пехотинцев, два легких орудия на прицепе у «студебеккеров», три ротных миномета в кузове, мотоцикл с люлькой, в которой кроме связного сидел, грозно нахлобучив каску, автоматчик, — выступил по маршруту и скоро исчез, будто заметенный поземкой. Строго–напряженным взглядом проводил его генерал Ломов, потом так же строго поглядел на часы и рассудил про себя вслух:
— Через час настигнет. Должны настигнуть. Никуда не денутся. Немецкая колонна не иголка. И, конечно, завяжется бой… . Вот потреплют —
Станция имела вид растрепанный и изнуренный. Ломов заметил какую–то царившую здесь нервозность. Солдат контрольно–пропускного пункта, как показалось ему, слишком поспешно отскочил от машины. Въехав на окраину, генерал увидел толпу военных, с криками кативших большую железную бочку, окрашенную в яркожелтый цвет. Справа от стоящих в стороне бараков послышалось несколько выстрелов.
— Подверни–ка туда, — коротко бросил Ломов шоферу. Он почувствовал, что здесь он находится в полноте своей власти и может навести порядок единолично.
На окраине станции, обнесенные колючей проволокой, угрюмо притихли два невысоких барака. Здесь, ничем не обозначенные и никому не известные, хранились армейские запасы вина, брошенного в поспешном бегстве немцами. В бочках и бочонках, в плоских цистернах и баках содержались французские, итальянские, венгерские вина, коньяки, спирт, виски… Все это было спрятано глубоко под землей, и наверх выводили лишь два покатых съезда, выложенных кирпичом.
Когда сюда на выстрелы подъехал Ломов на машине, здесь орудовало уже около двух десятков солдат. Плечистый солдат без шапки, расслабленно привалясь к выездному столбу, громко выводил:
Синенький скромный платочек
Ганс посылает домой
И добавляет несколько строчек,
Что, мол, дела ой–ёй–ёй…
Машина проскочила на территорию склада. В глубине двора стояли две походные кухни. Котел одной из них уже был наполнен спиртом, и какой–то старшина, высокий грузин в танкистском шлеме, торопил солдат заливать второй. Те, усердствуя, прямо касками выплескивали наваристый гуляш на землю. У самого съезда вниз трое солдат увязывали в снятые с себя шинели большие плоские бутылки. Увидев легковую машину, они поднялись, не зная, что делать.
С одного взгляда Ломов понял все. Он подозвал ближайшего солдата.
— Что здесь происходит? Ты откуда?
— Сталинград обмыть надо, товарищ начальник. А сами-То мы тульские… — сверкнув золотыми зубами, отвечал тот. Он пошатывался и все время почему–то держал руку за пазухой.
Автоматчики генерала уже стояли рядом.
— Взять! — коротко приказал Ломов.
Сколько пьянящей власти и силы может быть в коротком восклицании! Что бы ни делал Ломов в эти несколько минут, он чувствовал за собой право на эту власть и право на эту силу. Твердой рукою на складе был наведен порядок. Выяснением личности нарушителей занялся прибывший комендант. Проходя по двору к машине, Ломов заметил идущие рядом с ним красные винные следы. Присмотревшись, он обнаружил, что весь снег вокруг него утоптан кроваво–красными пятнами.
Во двор вкатился крытый брезентом вездеход. Из кабины выпрыгнул и побежал к генералу человек в замызганной шинели.
— Подполковник Аксенов, — сбивчиво представился он, прикладывая руку к мокрой от снега шапке.
— Откуда вы? — не узнав в лицо, переспросил Ломов.
— Товарищ генерал, я начальник штаба, подполковник… — словно гордясь тем, что уже повышен в звании, ответил Аксенов и добавил: — Встречались мы… В балке Котлубань. Я вас помню…
«Гм… Встречались… Помню…» — с недовольством подумал Ломов и, догадавшись, что было это в дивизии Шмелева, также рассерженно проговорил:
— Ну что, опять безобразия в вашем хозяйстве? Полюбовался я сейчас на хваленую дивизию! — Он вдруг повысил голос до крика: — Хватит! Больше я терпеть не хочу! Мародеры какие–то…
— В чем дело, товарищ генерал? — попытался узнать Аксенов.
Генерал не прекращал гневаться. За несколько минут он наговорил кучу неприятностей и особенно ругал Шмелева, его строптивый характер, который нужно обламывать.
— Да, обламывать! — повторил Ломов.
— Разрешите, наконец, разобраться, товарищ генерал? — спросил Аксенов.
— Вот они, проказы ваших бойцов, — пнул он валенком подтаявший и красный от вина снег. — Где Шмелев?
— Вроде не наши. Наши тут не проходили.
— Где Шмелев, спрашиваю? — требовал рассерженный Ломов.
— Вам больше известно, где Шмелев. На повышение пошел. Говорят, армией будет командовать.
Ломов озлился и, оставшись один, не переставал про себя ругаться: «Безобразие, до чего можно дойти с таким либерализмом! Возимся с этим Шмелевым как с писаной торбой, надо бы на место его поставить, а он возносится, как на дрожжах…» Генерал устало опустился на сиденье, достал платок и вытер вспотевшую шею. Стечение обстоятельств угнетало его. Вспомнив о немецкой колонне, он решил обождать, чтобы выяснить, разбита ли она.
Тем же часом Костров со своим отрядом въезжал в Чертково. День клонился к вечеру, маленькое, как блюдце, солнце висело над горизонтом. В поселке почти в каждом доме топилась печь, по улицам стлался едкий дым, пахло едой, теплом и прифронтовой обжитостью. Оставив колонну, Костров поехал разыскивать Ломова.
Во время доклада генерал пристально смотрел ему в лицо.
«Вспоминает», — подумал Костров и внутренне весь подобрался.
А когда Павел Сидорович, плотно сжав бескровные не от старости, а скорее от злобы губы, резко повернулся к нему спиной, Костров понял, что генерал узнал его. От этой мысли Кострову сразу стало жарко.
Доклад генералу не понравился.
— Какая, говоришь, колонна? Раненые. Обмороженные… — вкрадчиво начал он. — А приказ мой для тебя не закон? Я же приказал уничтожить.
— Но, товарищ генерал, в колонне были раненые, и они сдались, а остальные разбежались по степи, — попытался оправдаться Костров. — Ведь в тех, кто убегал, мы стреляли!
Он вспомнил тесно сжавшуюся толпу одичавших и насмерть перепуганных людей, покорно бросающих в снег оружие.
— Нет, я тебя спрашиваю: ты мой приказ слышал? — ожесточился Ломов. — Как разбежались?! Какие раненые?! Почему допустил? Ты что, в белых перчатках по войне пройти хочешь? Врага бить разучился?