Крушение
Шрифт:
Дальше офицеру расхотелось говорить. Да и о чем было говорить, когда вся ударная группировка югозападного направления была поглощена в этом барвенковском выступе.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Из–под Воронежа стоявшая тут еще с мая дивизия Шмелева эшелонами двинулась на юг. Нетрудно было угадать, что, несмотря на ожесточенные бои, полыхавшие у Воронежа и в его предместьях, где–то на других фронтах создалась более тяжкая обстановка. Иначе бы какой смысл снимать отсюда
Эшелон, в котором находился штаб, шел первым, это было непомерно долгое и нудное движение. Временами несколько часов кряду стояли в открытом поле, так как железнодорожники чинили разрушенные пути. Штабные офицеры, которые были свободны от служебных дел в пути, находили для себя всякие развлечения.
У проема двери, составив чемоданы, играли в карты.
Даже когда по эшелону, остановившемуся в окрестностях станции Лиски, возвестили: «Внимание, через нисколько минут раздастся взрыв!» — никто из игроков, 132 кроме Алексея Кострова, не поднялся. Он на время поездки был назначен помощником дежурного по эшелону, поэтому ехал вместе со штабистами в одном вагоне, и сейчас, заслышав предостерегающий крик, спрыгнул на землю, пошел вдоль состава. Возле одного вагона увидел развешанные на перекладине кальсоны.
— Что за новость? Убрать! — крикнул он.
— Брось выхваляться, Костров. Лучше помоги развешивать, — услышал в ответ удивительно знакомый голос и оглянулся. В дверях стоял Петр Завьялов, державший на вытянутой руке непросушенное нательное белье.
— Мне вам… Я… помочь? — невпопад от растерянности произнес Костров.
— Конечно! Хотя бы шнур нашли, — наигранно веселым тоном ответил Завьялов, продолжая развешивать оставшееся мокрое белье.
«Кто же ему стирал? Ведь белоручка, не будет сам пачкаться», — подумал Костров.
— Как, лейтенант, нравится такое самообслуживание? И поухаживать некому. Опять холостякую! похвалился Завьялов.
Костров понял намек, но не поддался и вслух промолвил:
— Может, и мое белье постираете?
Это был вызов, пришедшийся не по нутру Завьялову. «Ничего, я тебе припомню!» — подумал он.
В свою очередь, Костров почувствовал себя сильным от своей же метко брошенной реплики и вернулся к штабному вагону.
— Что там такое? Кого глушить собираются? — спро сил у него Аксенов.
— А, пустяки! — отмахнулся Костров. — Бомбу не взорванную саперы подкапывают. Рвать хотят.
И действительно, через недолгое время вблизи эше лона грохнул огромной силы взрыв.
Эшелон опять тронулся, все убыстряя движение. По тянулся подлесок — мелкий черноклен, акации, дикие груши сползшие в низину кусты ивы. За посадками открывались поля: потемнела перестоявшая на корню пшеница, тяжелые метелки проса клонились к земле. Никто не убирал хлеба, поле было безлюдно. «Надо же, война куда докатилась, — мрачно подумал Костров. А мы… забавляемся!» Он посмотрел на кучно сбившихся у чемоданов офицеров, захотелось выхватить у них карты и порвать. «А может, так и нужно? Может, в этом спокойствии — наша сила? —
Утром следующего дня проезжали станцию Арчеда, израненную, растрепанную. Кирпичное здание вокзала рухнуло, кровельное железо согнулось, огонь и дым облизали окна, и сейчас остались только следы копоти. Из окна одиноко и печально выглядывал огромный фикус, зеленые листья обгорели по краям и свернулись. Подле железнодорожного полотна цистерны повалены, нефть расползлась по земле маслянисто–черными пятнами, сожженные вагоны, колеса от платформ, доски, бочки с желтой краской раскиданы бомбовыми взрывами. В одном из вагонов были кони, теперь — кровавое месиво.
Эшелон остановился в поле. Военные, гремя котелками, кружками, флягами, побежали к вагону–кухне Выстроилась тесная очередь.
Алексей Костров вышел на край поля.
К земле приникли плети гороха, переспелые стручья полопались от зноя, и горошины с трудом берут зубы. Горох давно пора убирать, но в поле — ни души, все жители покинули родимые места, и земля в сиротстве своем будто просит: «Придите ко мне, соберите урожай, ведь я ваша кормилица!»
Ехали дальше. Станция Гумрак, остановка. Путь впереди разрушен.
Камни, камни, будто вся станция камнями обложена Поблизости от разрушенного вокзала гудит камнедробилка, перемалывая камень в мелкие крупинки, строятся бетонные площадки для дальнобойной артиллерии. Рядом озерко. Солдаты несут в ведрах воду.
В глаза Алексею бросилось и другое.
На горизонте небо пыльного цвета, желтовато–сизое Вдали — рыжая степь, гуляет сухой, жилистый ковыль с сухими метелками. Ближе громоздятся овраги, зияющие желтой глиной. На дороге плывет толстое покрывало пыли. Пыль не оседает. Пыль ползет по степи Надвигается к станции… И неожиданно Костров разглядел сквозь пыль стадо овец. Седые от пыли овцы бредут нехотя, частокол ног рябит в глазах. Сплошной войлок.
Овцы движутся плотной стеною, опустив низко, до самой земли, головы.
Отару гонят три чабана в широких, коляно вздутых на спинах брезентовых накидках. Сбоку — серая, поджарая овчарка, высокая, тощая борзая и лохматые дворняжки.
На пути стада — озерко. Почуяв близость воды, овцы разноголосо заблеяли, засеменили, кучно сбиваясь и обгоняя друг друга.
Другое стадо — козы, разномастные: одни черные, другие белые, потом — вперемежку — пестрые, бегут, потрясывая куцыми хвостиками.
Пока козы и овцы пьют, облепив окрайки озера, пожилой чабан с длинным витым кнутом подошел к эшелону.
— Нет ли, служивый, закурить? — обратился он к лейтенанту.
— Махорочка имеется, — охотно отозвался Костров и предложил осьмушку.
— Да вы уж сами раскупорьте, чтоб не испачкать… и он показал покрытые ссадинами и пылью руки.
— Ничего, берите всю…
— Вот спасибо–то. Веришь, служивый, без хлеба можно… Кое–как на воде да на похлебке перебьешься. А уж без курева невмоготу.