Крутой поворот (Повести, рассказ)
Шрифт:
– Не. Скучно ему тут. Приятелей нет. И девок не осталось. Все меня зовет. В город-то.
– Да, народу у вас во Владычкине совсем мало, - согласился Корнилов.
– Заскучаешь.
– Из молодых-от кто?
– стала прикидывать старуха.
– Главдя-сиделица? С зюзюкалой связалась. Имени-то его и слышать не хочу! Федотовы. Сестрицы. Да Вовка, Верки Федотовой сын. Так ему еще и шашнадцати нет. За прогоном бабка Калерия. Она с печки не встает. Я ей поесть когда сготовлю, она и сыта неделю. А остальные навроде старой Кавалерии, - она хихикнула.
– Это я так старуху зову. Шучу над старухой.
Игорь Васильевич улыбнулся, подумал: «Какая же старая должна быть эта бабка Калерия, если Надежда Григорьевна по сравнению с ней себя молодой считает!»
– Но родные-то, наверное, есть у каждого? Ездит кто из города?
– спросил он.
– Да ведь и Луга под боком?
– В Луге-то есть наши. Пустили там корешки. Так они сюда носа не кажут. Городскими себя считают. И в Питере наши живут. Как же, там родня есть! Да ведь редко ездют. Уж рази что летом. Зимой-то не ездют. У бабки Калерии сынок инженер. И сам уж лет пять не является, да хоть бы к празднику пятерку прислал матере. Тю-ю! Не то что мой.
– А ведь у вас такие леса вокруг!
– сказал Корнилов.
– Грибов, ягод, наверное, тьма. И дичь! Охотники-то приезжают?
– Не приезжают, милой. Разве что к егерю. А у нас во Владычкине Вовка Федотов один палит по воронам. Отцова берданка ему досталась, вот и палит.
– Выходит, что не густо у вас с населением, - улыбнулся Корнилов.
– И родственники про Владычкино позабыли. От станции далековато.
Старуха помолчала.
– Ну а егерь с лесником, наверное, бирюками живут? Попробуй-ка до них добраться?
– А чего до них добираться?
– удивилась старуха.
– Не велик и крюк. Версты на две подале нас. Егерь-то с семейством живет. С женкой. Трое у них - мал мала меньше. Большенький, правда, в школу бегает.
– Она засмеялась, опять, как в начале разговора, прикрыв рукой рот.
– Волков не пугается… Ильич, лесник-от, один проживает. Одинокий. Ни детей, ни женки. Хотя кто его знает… Не мшинский он, не нашенский, но мужчина добрый, обходительный.
– Да ведь он здесь с незапамятных времен живет, - вставил молчавший все время участковый.
– С запамятных, с запамятных. Давно живет, да не наш. Не из Мхов, - строго сказала Надежда Григорьевна и, оборотясь снова к Корнилову, продолжала: - Он, Ильич-то, с пятьдесят шестого здесь. Аль на годок ране. Степан Трофимыч, старый лесник, умер, - Надежда Григорьевна перекрестилась.
– Наш был братец. Ильич-то и приехал на его место.
Надежда Григорьевна задумалась, рассеянно глядя в замерзшее оконце. Корнилов не торопил ее, ждал, когда сама заговорит.
– Степан-от тоже одинокий был, - наконец заговорила старуха.
– Уж такой одинокий! Никого ему, окромя леса, не надо. Вот охотник-то был. У меня подушки пером набиты - все он, брат. Дичи настреливал! Ружье у него большое, да-а-алеко стреляет. С подзорной трубой…
Игорь Васильевич внимательно слушал Надежду Григорьевну, стараясь представить себе по ее рассказу всех обитателей деревни, их возраст, интересы. Ведь к кому-то из них направлялся этот человек… И Сан-пан прожил здесь, во Владычкине, долгое время. Ходил, наверное, к кому-то в гости, говорил о жизни. Был на виду. В такой деревушке от людских глаз не скроешься…
Участковый все время ерзал на лавке, поглядывал на часы. Корнилов чувствовал, что ему не терпится идти дальше, говорить с другими людьми, что-то предпринимать. Неторопливая беседа со старухой, похоже, раздражала лейтенанта. Ему хотелось действовать.
И только когда старуха упомянула про ружье, он замер вдруг, словно пойнтер, почувствовавший дичь. Перестал ерзать и сидел совсем тихо, стараясь не упустить ни одного слова из разговора. Игорь Васильевич внутренне усмехнулся, искоса взглянув на лейтенанта.
– А Ильич-то после него, после Степки, основался, - продолжала старуха.
– Говорят все - одинокий, а мне одна баба сказывала: сын у него был. Только сызмальства поссорился с отцом. С войны.
– И что ж, сын к леснику не ездит?
– поинтересовался Корнилов.
– Не ездит, батюшка. Да ведь и он про сына молчит. Одинокий, говорит, я. А баба-от, ну та, что про сына мне рассказывала, сама зайцовская. С-под Сиверской. Знает его. Чегой-то там у них вышло, а чего - не помню.
– А где живет эта женщина?
– Зайцовская, говорю, она. Полиной зовут, а фамилии я не помню.
– Тетя Надя, а к егерю да к леснику гости-то ездят?
– хмуро спросил участковый.
– Ходют люди, - сказала Надежда Григорьевна.
– А гости или по делу - не скажу, откуда мне, старухе, знать. Вот что родственников у них нет, об этом я сказывала. У лесника-от гатчинский один часто бывает. Лесхозовское начальство. Тот ездит. Дружки, что ли. Форсистый такой.
– Молодой или старый?
– спросил Корнилов.
– Помоложе, чем сам Ильич.
Корнилов посмотрел вопросительно на участкового, - Леснику за шестьдесят, товарищ подполковник, - ответил тот.
– А вы, Надежда Григорьевна, видели этого дружка? Как он одевается?
– Что-то я и не скажу. Помню, плотный, форсистый, а как одет… Нет, не припомню. На голове вот малахай рыжий…
– Чего?
– Шапка, говорю, большая, мохнатая, рыжая-рыжая… Да что мы все гутарим да гутарим, - спохватилась она.
– Давайте почаевничаем. Я счас, быстро.
– Старуха встала, пошла к печке.
Корнилов тоже поднялся.
– Нет, спасибо, хозяюшка. В другой раз чайку попьем. Вы нас не ругайте, что от дела оторвали.
– Да какие у меня дела?
– искренне изумилась старуха.
– Поболтать - вот самое первое у меня дело.
– Надежда Григорьевна, - спросил Игорь Васильевич, надевая пальто.
– А ружье-то вашего брата, с подзорной трубой, оно кому досталось?
– Ружье-то?
– задумалась старуха.
– Да никому не досталось. Никому. Степка-то, видать, или потерял его перед смертью, или продал. После смерти не нашли ружья. Сын-то мой, Славик, переискался. Думал, от дядьки в наследство останется.