Шрифт:
Для обложки книги использовалось изображение из открытого источника сайта https://www.pinterest.ru/pin/558024210070787231.
1.
Стояла глубокая осень, когда я и отец приняли решение перебраться в Ситтингборн, на юго-восток Великобритании. Переезд был весьма поспешным; служившая верой и правдой мебель, посуда и прочее нажитое имущество были проданы за бесценок на распродаже. Казалось, отец хотел убежать как можно дальше от себя и воспоминаний, подаренных шестнадцатью годами проживания в Лондоне. Он полагал, что с привычными вещами уйдёт боль, принесенная крыльями вечной разлуки с моей матерью – Скарлетт Чандлер. Наши обреченные сердца укрыла эпитафия тяжелого приговора, когда чахотка вознесла смертоносную руку над многими беззащитными душами, и мама
– Вопреки всему мы должны идти дальше! Так говорила твоя мать, Кэти.
В некоторой мере я считала переезд верным предательством, отречением от светлой памяти о ней. Я не хотела забывать её и цеплялась за рвущиеся нити её образа в голове, боясь, что смена обстановки окончательно порвёт эти нити. Но нельзя ни признать, что Скарлетт Чандлер, будучи на моем месте, не опустила бы руки. Нам ничего не оставалось, как примириться с её волей, вложенной в слова, которые впоследствии стали проблеском в унылом калейдоскопе наших дней, сменяющих ночи.
Ситтингборн приветствовал нас лучистым обаянием солнца. После череды ненастных дней было достаточно тепло, но ветрено, и шумные клены, страшась власти северных потоков, неистово дрожали, роняя золотые слезы на увядающие газоны. Улица Сатис-авеню тонула в безропотной тишине дремлющих танхаусов и домов. Один за другим они уставились на прохожих пыльно-грязными стеклами, смиренно терпящими негодование сезонных дождей. Их белоснежные двери обдавали торжественностью, напоминая, что каждый новый день и есть праздник. От домов к обочинам тянулись дорожки пожухлой листвы, гонимые истертой метлой согбенного высокого дворника. Его звали Клерк Митч, и всякий знающий его горожанин не мог себе представить этого англичанина без радушной улыбки с недостающим верхним зубом, а также искривленных плеч, одно из которых располагалось ниже другого.
– Добро пожаловать в Ситтингборн, мистер Чандлер! – он протянул руку, обнажая авторитетный прогалок между зубами. – Если понадобится помощь с разгрузкой багажа или мебели, вы только скажите – сделаем всё по высшему разряду!
– Благодарю, мистер Митч, – отец ответно пожал ему руку, – мы приехали налегке, так сказать. Однако, работы нам не занимать!
– Верю. Я всегда жил в Ситтингборне и очень давно не покидал его дальше заповедной зоны или парка Милтон, но много раз участвовал в процессии заселения новых соседей. Надеюсь, вы будете последними, кто сольется с домом воедино. Знали бы вы, как надоело учить имена!
Отец воспринял слова мистера Митча, как остроумную шутку, а я прозорливо чуяла неминуемую угрозу, предрекающую скорый переезд.
– И сколько же до нас здесь побывало хозяев? – уточнил отец.
– По меньшей мере трое, – задумчиво ответил Клерк. – К великому сожалению, сценарий заселения один и тот же. Сперва несколько дней семья ликует и радуется уютному дому, затем выходит в город, впитывает несмолкаемые сплетни и через месяц-другой отправляется странствовать дальше.
Во мне взыграло тревожное любопытство, но отец, с присущей ему холодной терпимостью к невзгодам, не менял весёлого настроя, поскольку дворник всем своим простодушным видом с уморительной улыбкой вселял в собеседника умиротворение.
– И что не так с этими сплетнями? – не унимался отец, предвидя очередную волну позитивной энергии от соседа.
– Э вы какой хитрец, мистер Чандлер! – лукавые глаза Клерка сузились до крайности. – Хотите узнать подробности до того, как разберете чемоданы, чтобы потом удрать, не теряя времени? Нет уж, извольте, ваше имя мне по нраву, и я не допущу вашего отъезда! Давайте-ка лучше поговорим о мебели. У одного моего хорошего знакомого её целый склад. Так что обставим вас не хуже Белого Дома! Вам остаётся только съездить на Хай-стрит, повертеть головой по рядам и выбрать достойную для ваших апартаментов.
– Уж с этим мы точно справимся. Правда, Кэти?
Я робко кивнула, и дворник, опираясь сухопарым телом на метлу, вперил в меня сосредоточений взор с такой придирчивой любознательностью, точно рассматривает несравненную «Мадонну» Липпе. Не долго думая, он сказал мне.
– У меня тоже есть дочка, примерно твоих лет, зовут Эшли. Она ходит в школу на Брюэри-роуд. Надеюсь, ты тоже будешь там учиться, Кэти? – я снова кивнула. – Какой славный день! – мистер Митч растекся в улыбке, что наплывом прикрывает глаза. – У меня появился прекрасный сосед, а у дочери – великолепная партия для дружного преодоления млечного пути к знаниям.
– Это точно, друзей много не бывает, – посмеялся отец.
Тем же вечером мистер Митч летал за отцом проворностью крылатой феи, занося несчетное количество коробок и пакетов с обновленной посудой и одеждой в гостиную. Я приглядела себе просторную комнату из трех возможных на втором этаже, в мансарде, выходящей на восток. Из большого окна комнаты, увешенного короткой тюлью, виднелись дворы соседних домов, в одном из которых проживал Клерк Митч с семьей, а прямо за ними, под сенью высоких каштанов, одетых в золотые шапки листвы, затаился до жути мрачный особняк. Его чёрная черепица возвышалась над двухэтажными домами и оставляла на душе пустой осадок съедающей тоски. Рассматривая его, я передернулась от мысли, что там слоняются злые духи, невиданные призраки или несчастные люди – скорее всего, бродяги, поскольку, не взирая на целостность фасада, выглядел он заброшенным – и начинала понимать, что для былых хозяев послужило поводом выставить наш дом на продажу.
Выходные были потрачены на благоустройство пустых комнат и расстановку мебели, которой нас обеспечил магазин-склад Дивного Фрэнка, расхваленный мистером Митчем, и уже в воскресный вечер мы со спокойной душой разделили ужин в гостиной с мистером Митчем, его дочкой Эшли и миссис Митч – его женой. Как и говорил ранее Клерк, Эшли приходилась мне почти ровесницей. Пару месяцев назад ей стукнуло шестнадцать, и она неистово гордилась, что копилка положенных лет успешно пополнилась очередной монетой возраста. Её ситцевое платье затёрто синего цвета смотрелось старомодно, вещицей, что достали из сундука забытых чердаков. Оно скрадывало скудные задатки женщины в теле темноволосой Эшли. Мраморное, до пошлости бескровное лицо её смотрелось срезанным; за счёт этого щеки зияли, как глубокие впадины; а редкие светлые брови не имели начала, теряясь тонкими дугами в переходе к вискам. Она не любила носить украшений, определённо избегая даже святости золотого креста на груди, и всё, чем довольствовалась – это заколкой давно заботой эпохи, которая содержала её голову в порядке школьной прически. Бесспорно, Эшли не отличалась дивным женственным образом, но имела выправку солдата и весьма походила на мать, которая обладала худым телом и таким же неоспоримым видом офицерских жен. Несмотря на всю деликатную строгость словарного запаса жены дворника, а также позерства в целом, в её маленьких, но располагающих карих глазах томилось тепло, вовлекающее наблюдателя в южные широты её большой и солнечной души. Разговоры перетекали из одного мирного русла в другое, и каждый из участников блестяще успевал справляться с закусками и обязанностью вставить свою реплику. Вели полемику о достопримечательностях Ситтингборна, политических аспектах, а также дошло до обсуждения проблем здоровья, что сильнее всего заинтересовало отца в виду профессиональной деятельности.
После скромного ужина воодушевленный веселой компанией отец, мистер и миссис Митч остались внизу, чтобы сыграть партию– другую в шахматы, а я и Эшли поднялись в мансарду.
– Завтра твой первый день в новой школе. Не боишься? – спросила Эшли, закрывая дверь в комнату.
– Разве есть, чего бояться? Там ведь учатся обыкновенные люди, а не преступники.
Я заняла стул подле окна, роняя настороженный взор за его пределы. Дворы соседних домов, увядающие деревья и блеклые крыши померкли в привычной ночной мгле, и качающиеся ветки насилу заставляли угадывать шум высохших листьев, перебираемых резким порывом ветра. Луна изливала очарование на крыши и очерчивала границы всего того, что населяло город, будь то крепкий ствол каштана, дымоходная труба или черепица, укутанная мраком.