Кружева лабиринта
Шрифт:
Я снова обратилась лицом к Эшли. Расправив подол помятого платья, она присела на кровать, напротив меня. В её маленьких кофейных глазах таился страх, а руки что-то тревожило, вызывая дрожь.
– Поверь, ты не знаешь, о чем говоришь, Кэти! – возбужденно проговорила она. – Школа представляет собой террариум, где один зверь сменяет другого! И самый опасный из них – учитель физики и химии, Каллен Ферару. Восемь не то десять лет назад он приехал из Румынии вместе с сыном, которого зовут Леонардо. Поговаривают, они закарпатские потомственные колдуны. Никто не смеет пререкаться с Ферару!
Я рассмеялась, ни на минуту не веря услышанному.
– Люди живут фантастичными сплетнями,
Эшли оскорбилась моей некомпетентностью и вспыхнула, точно свеча, зажженная паяльной лампой.
– Да?! В таком случае как объяснить, почему Каллен всегда ходит в одной и той же чёрной мантии, а его сына никто не видел в лицо? Целыми днями нарезая круги по Ситтингборну на мотовездеходе, привезенном из Европы, Лео никогда не снимает шлем. Один этот транспорт вызывает подозрение – в городе такого отродясь не было! Молли Клифтон – кстати, вторая по счету, кого следует опасаться в нашей школе – утверждает, что однажды застала Лео без шлема в районе Юг-стрит. Сплошь и рядом его лицо покрыто кровоточащими язвами и жуткими ожогами. Ей удалось выяснить через своего отца, старшего инспектора Клифтона, что Ферару бежали из Бухареста сразу, как полиция Румынии стала подозревать Каллена в том, что его сын – безликий уродец исключительно по вине отца. Кроме того, мать Лео внезапно исчезла, и до сих пор никто не знает, где она. Все уверены, что Каллен ставил над ней химические опыты, и впоследствии она скончалась.
Эшли содрогнулась, сама не своя от собственного рассказа, а по моей спине пробежался холод. Некогда приветливый город отрезал путь к счастливому началу. Я растерялась, не зная, что ответить. У Эшли не было доказательств, а у меня – желания отстаивать позицию неосведомленности. Я снова взглянула в окно: за верхушками каштанов немым стражем ночи высился безжизненный особняк.
– А в том доме живёт кто-нибудь? – спросила я Эшли, указывая в окно.
– Нет, его построили ещё в начале 20 века, а последними владельцами была семья Ньюман из Брайтона. Двадцать лет тому назад Джон Ньюман – одержимый бесами психиатр, сделал из этого дома психушку, но не простую. Там проходили смертные пытки, а беспомощных здоровых людей превращали в безголосых уродов, от которых до сих пор у жителей Ситтингборна волосы встают дыбом. Но это далеко не последнее, что пугает город. Закончилась та история весьма смутно, поскольку доктор Ньюман и вся его семья погибла при очень сомнительных обстоятельствах. Этот дом проклят, будь уверена!
Моё тело покрылось дрожью, я устремила испуганные глаза в окно, на особняк. После рассказа Эшли он обрёл ещё более чёрные зловещие формы, немыслимые восприятию; под их воздействием человеческая фантазия пускается во все тяжкие представления того, что там происходило.
– Тогда почему его не снесут? – помолчав, спросила я.
– Интересно, кто на такое осмелится?! Тот, кто его тронет – навеки останется несчастным!
Наш волнующий разговор прервал приятный голос миссис Митч, звавший Эшли. Мы вместе спустились вниз. Улыбаясь во весь рот, отец радушно прощался с гостями.
– Авраам, ей-богу, ты жульничал, – досадовал Клерк Митч. – Меня ещё никто не обыгрывал в шахматы!
Я заметила, что напыщенная досада дворника – лишь часть театральный натуры комедианта, в которой заключался весь Клерк Митч. Не важно: злился он – что даже звучит смешно, поскольку он никогда всерьёз не злился – или переживал, но его бледно – карие глаза всегда светились радугой нескончаемого оптимизма.
– В следующий раз такого не повторится, – учтиво рассмеялся отец, пожимая руку неустанного труженника.
– Следующий раз на всю жизнь отобьет у тебя охоту играть с такими профессионалами,
Мистер и миссис Митч дружно рассмеялись и, один одного перебивая, высыпали за дверь, а следом Эшли, желая нам доброй ночи. Мы с папой вернулись в гостиную и собрали грязную посуду со стола. Пока я превращала её в гордость витрины магазинов хрусталя, отец взирал на меня с превеликим интересом.
– Как тебе наши соседи? – спросил он, вытирая тарелки до чистого скрипа и убирая их на полки.
– Милые, только не пьющие совсем.
– Разве это плохо?
– Мне кажется, люди не употребляют крепкие напитки по двум причинам: либо они пьяницы в душе и прекрасно об этом знают, давая зарок трезвенника, либо они находятся на лечении у нарколога. И то, и другое одинаково страшно для их окружения.
– И в кого ты такая умная!? Уж точно не в меня, – отец рассмеялся, обнимая меня за плечи, а я ответила скептическим покачиванием головы. – Эшли, на мой взгляд, прекрасно воспитана. Думаю, из вашей дружбы получится крепкий союз.
– Не знаю. Она очень тихая, а тихони занимают первые ряды предателей.
– Да где ты этому набралась? – изумленно спросил отец.
– Книги учат нас жизни, а сама жизнь нас ничему не учит, наверно к буквам мы относимся с большей верой и уважением, чем к рассказу очевидца и собственному опыту.
Ничего не сказав, отец издал тяжёлый вздох, закрыл шкафчик, а несколько позже пристроился в кресле гостиной, тесно граничащей с кухней, держа в руках газету «Bravado Medicine» и не без тревожного внимания скользя глазами по строчкам в тихом освещении торшера. Пожалуй, в те минуты он искренне сопереживал врачам всего света, которых срамили пациенты, недовольные лечением. Без зазрения совести они разбивали невинную докторскую репутацию мелкими доказательствами, говорящими в пользу профессиональной некомпетентности лекарей. И дойдя до места, где на ересь исцеленного давал комментарий сам предмет сего обсуждения – в частности бакалавры медицины – он вздыхал с такой участливой грустью, будто бы сам присутствовал там и был посвящён во все подспудные детали. Он считал врачей – коллегией святого братства, неприкосновенность которой должна быть почитаема без оговорок, вероятно, потому что сам относился к той коллегии.
Я поднялась к себе и завороженно припала к оконному стеклу. Страшная история Эшли вертелась в голове, как отрывок заученных стихов, а сумрачный вид особняка будоражил и волновал своей тайной мое сознание. Пепельные облака, несущиеся над крышей, тянулись бесконечной пеленой. Казалось, ею они оберегают убогий дом от святости соседних зданий, способных нарушить ауру смерти вокруг. Тревожимая мыслями о доме Ньюмана я закрыла глаза лишь под утро.
2.
Ночью прошёл ураган, превративший труды Клерка Митча – прилежно сложенные скирды высохших листьев – в беспорядок осеннего ковра. Последствия не миновали и наше жилище: спозаранку под окнами отец обнаружил адресную табличку нашего дома, сорванную с лицевой стороны фасада.
Мы позавтракали в гостиной ещё свежими булочками, принесенными миссис Митч в честь новоселья, и тёплым какао. Отец выглядел крайне изнурённым. Я была уверена, что он так и не заснул до рассвета, блуждая в тюрьме собственных воспоминаний. О том твердили светло-русые взлохмаченные волосы и серо-зелёные глаза, покрасневшие от нечеловечьего напряжения. Снимая аккуратные круглые очки, он тёр их кулаком в надежде развеять сонливость, а через некоторое время снова потирал, видимо, забыв, что это ему не помогло. Он старался отвлечь моё внимание вчерашними рассказами мистера Митча, а затем вызвался отвезти меня до школы.