Кряка
Шрифт:
– А я хочу, чтобы только девочки одни были. Из нашего класса.
– "Хочу, хочу"!
– передразнил учитель.
– А пионерскую заповедь забыла?
– Какую?
– растерянно переспросила Дина.
– Один за всех и все за одного! Поняла? Надо всем браться за это дело. Тогда вы.
сможете вырастить... тысяч пять.
Дина широко раскрыла глаза:
– Тысяч пять?!
– Да. Для затравки.
– Как это - для затравки? Учитель улыбнулся:
– Ну, для начинания, что ли. Для запала. Это
Вот вы возьмёте утят в апреле и сдадите их в мае, а за этот месяц научитесь за ними ухаживать.
– Тысяч пять...
– задумчиво сказала Дина.
– Да, тысяч пять, - повторил учитель.
– Ну, давай будем кормить нашего Упадыша.
ДВЕ ВЕРЫ
Подойдя к крыльцу, Александр Спиридонович снял фуражку, вытер платком вспотевший лоб и, прищурившись, посмотрел с интересом, будто видел впервые, на барахтающуюся в золе рыжую хохлатую курицу. Из полуоткрытой двери инкубатора, навевая сон, доносилось тихое жужжание вентиляторов. Дрались воробьи на крыше, где-то ворковал голубь, и на площади, возле просыхающей лужи, дремотно покрикивали гуси.
Наступала весна, а с ней подступали заботы. Через два дня нужно будет посылать людей в Воздвиженку получить двадцать тысяч утят, а ещё через два - начнёт выпускать продукцию свой первый инкубатор. Людей не хватает, помещений нет.
Задумался Александр Спиридонович, громко хлопнул по колену фуражкой. Курица, испуганно кудахтнув, сорвалась с места, побежала, махая крыльями.
Заглянув в инкубатор и поздоровавшись с молоденькой, робевшей перед ним заведующей, председатель направился в свой новый, переоборудованный из бывшей кладовой кабинет. Там уже его ожидали зоотехник по птице Замковой и старший утятник дед Моисеич.
Кабинет был тесный и необжитой. Да и не любил Александр Спиридонович сидеть в нём. Колхоз большой, некогда. Рабочий день проходил на полях да в машине.
Усевшись за маленький письменный стол, так не подходивший к его могучей фигуре, председатель надел очки и, морщась от дыма дедовой цигарки, принялся перебирать толстыми, неуклюжими пальцами круглые костяшки счётов.
– Смотрите-ка, что получается, - сказал председатель и взял со стола исписанный цифрами лист бумаги.
– Если мы будем так дальше поворачиваться, съедят нас утята.
– Кто виноват, - проворчал зоотехник.
– Инкубатор свалился как снег на голову.
Обещали в чет-. вёртом квартале, а дали в первом.
Председатель откинулся в кресле, посмотрел укоризненно поверх очков на говорившего:
– Странные слова твои, Данило Фёдорович. Никак не пойму я тебя. Ты вроде и не рад? Хлопот больше? Впрочем... да.
Председатель вгляделся в лицо Замкового и грустно вздохнул. Кажется, давно ли они вместе ходили в лиманы на рыбалку, разоряли воробьиные гнёзда, а теперь - вон как годы исполосовали их лица морщинами, покрыли головы сединой.
"Устал Замковой, это ясно, - подумал
– На пенсию пора уходить".
Председатель положил на стол большие руки, стиснул замком пальцы.
– Так вот, - продолжал он, - без ребячьей помощи нам никак не обойтись.
– Вот, вот!
– подскочил дед.
– А я что говорил? Ты, Данило Фёдорович, не серчай на меня, если я поперёк скажу, но это чистая правда. Прошлый раз, когда мы насчёт закупки яиц соображали, ты что про ребят говорил? "Поколют, побьют, яичницу принесут". А они более ста тысяч закупили. И мне думается, Александр Спиридонович, что не мешало бы на лето школьные бригады организовать. Ну помочь им, конечно, курсы открыть. Да ведь они...
Замковой чмокнул губами. Его вытянутое морщинистое лицо с выпуклыми глазами и большим мясистым носом выражало скуку.
– Плетёшь ты, прости господи, Моисеич, чепуху какую-то. Да что я с ними делать буду?
– Зоотехник поморщился, будто горькое проглотил.
– Утята, сами знаете, - штука нежная, а вы...
И он махнул рукой.
Председатель тяжело повернулся в кресле, посмотрел пристально и с каким-то сожалением на Замкового:
"До чего ж постарел человек душой, - подумал он.
– Вон Моисеич старше его на пять лет, а душой моложе".
– Моисеич правильно говорит, - сказал он тихо.
– В этом наше спасение. Вот именно - школьные бригады! Человек семь из младших, человека два-три из старших классов, и над ними за бригадира - учителя. Вспомни-ка своё детство, Данило Фёдорович. Небось тянулся за топором хворост порубить. Молоток хватал, гвозди, мастерил что-нибудь. Так ведь? Сердился, наверное, когда тебе не доверяли, а теперь сам...
– Рано им доверять-то, Александр Спиридонович, - глухо проговорил Замковой.
– Ведь это не молоток и не гвозди, а живые существа...
– Вот, вот, живые!
– отозвался председатель.
– А ребята не живые? Смешно. Вот собрались мы тут, в годах уже, а в молодость верить не хотим. Так, что ли?
– У нас две веры, Александр Спиридонович, - проворчал Моисеич.
– Ставь, председатель, на голосование!
– Погубят, - стоял на своём Замковой.
– Всех погубят! Не возьму я эту мелюзгу.
– Ну знаешь...
– начал председатель и не договорил.
Из коридора, осторожно, словно боясь побеспокоить, постучали в дверь.
– Да!
– сказал председатель.
– Войдите! Дверь открылась чуть-чуть, и кто-то шёпотом проговорил:
– Ну, входи, чего ты? Давай!..
– Нет, ты входи!..
Послышалась возня. Кто-то хихикнул:
– А вы подеритесь!
Председатель посмотрел торжествующе на Замкового, поднялся и, подойдя к двери, распахнул её во всю ширь. Он ликовал. Крупное лицо его расплылось в широкой, улыбке, глаза блестели.
– Входите, ребята, входите! В самое что ни на есть время пришли.