Кряка
Шрифт:
Раньше Замковой только фыркал: "Жди от них добра, как же!" А потом стал говорить, что всё это случайно и что, конечно, если всей школой ухаживать, то ещё можно вырастить каких-то шесть тысяч штук, и то под неослабным наблюдением старших. А составлять самостоятельные бригады из ребят никак нельзя.
Председатель же и дед Моисеич говорили: "Ребята хорошие, справятся".
Вот сегодня утром все пионеры будут утят сдавать. Школьный духовой оркестр играть будет, а Женя - дома, за книжками. Как
Женя ещё вчера решила: когда учительница по русскому будет вызывать, то пусть опять выйдет Лида. Но Лида сказала:
– Хватит обманывать учителей и папу с мамой! И вот, едва проснувшись, Женя начинает упрашивать сестру:
– Лидочка, ну, Лида! Ладно, и я пойду, а?
– Отштань!
– зажав зубами ленту, сердито прошепелявила Лида.
– Надоела. Школько можно за тебя к дошке выходить?!
Стоя перед висевшим в простенке небольшим зеркалом в почерневшей дубовой рамке, Лида торопливо заплетала тонкую рыжеватую косичку.
– Ну, Ли-ида!
– снова затянула Женя.
– Я успею ещё выучить, а? Вот увидишь!
Хочешь, я за тебя естествознание отвечу?
Лида вынула ленту изо рта, ловко вплела и завязала бантик.
– Не нуждаюсь!
– буркнула она, принимаясь за вторую косичку.
– Я все уроки выучила. И вообще ты за меня не беспокойся. Вот! Больше о себе думай.
Женя поковыряла пальцем дырочку в одеяле.
– Ну и не надо, - сказала она.
– А вот когда ты будешь вертеться на уроках и мешать, и драться на переменах с мальчишками, и учитель попросит у тебя дневник, ты пойдёшь со своим. Вот!
На лице Лиды появилась кислая гримаса; пальцы, заплетавшие косичку, замерли.
Как-то всегда получалось, что замечания за плохое поведение на уроках доставались ей. И, если бы Лида подавала только свой дневник, он был бы весь испещрён красными чернилами. Но её выручала Женя. Зато, когда вызывали к доске Женю, выходила Лида.
Так и завелось. Меняясь дневниками, они по-братски делились замечаниями и хорошими отметками. Но Лиде это надоело. Кроме того, её мучила совесть.
Во-первых, это было нехорошо - обманывать учителей; во-вторых, она беспокоилась за сестру. Получая каждый раз за Лидин ответ хорошую отметку в свой дневник, Женя перестала готовить уроки.
Сколько раз давала Лида себе слово - не вертеться, не шуметь на уроках, не драться на переменах с мальчишками, но всегда это слово нарушалось самым непредвиденным образом. Вот позавчера, например: полез было на большой перемене мальчишка из шестого "Б" класса разорять ласточкино гнездо. Лида крикнула по-хорошему: "Слезь, а то сшибу!" Мальчишка обернулся и показал язык. Лида сшибла его с лестницы, придавила к земле и, сорвав с его головы кепку, отхлестала как следует по щекам. Насилу отбили. Кто это сделал? Она - Лида, а в дневник записали Жене, потому что Лиде никак нельзя было больше записывать.
Тогда бы могли и на педсовете вопрос поставить и вообще на лето в бригаду утят-ников не допустить.
Лида вздохнула, покосилась, глядя через зеркало на сестру, и сказала:
– Ладно, только это будет в последний раз. Давай собирайся скорее!..
Такой торжественной сдачи утят никто не ожидал. Пуская никелированными трубами солнечные зайчики, в школьном дворе, возле палисадника, бухал оркестр. Сновали празднично одетые ученики, распоряжались дежурные с красными повязками на рукавах.
Виновники торжества - утята, вытягивая шеи, толклись возле щелей дощатых перегородок, смотрели с любопытством на невиданное оживление.
В прохладной тени, возле спортивного зала, собрались родители учащихся и учителя. Тут же был и дед Моисеич в просторной белой рубахе, подпоясанной шёлковым пояском, и вечно скучающий Замковой в широкой соломенной шляпе, и чем-то очень довольный председатель колхоза. Потирая привычным жестом руки, он загадочно улыбался, подмигивал деду Моисеичу и что-то шептал ему на ухо. Дед Моисеич кивал головой и исчезал.
В точно назначенное время во двор школы одна за другой въехали три большие машины с ящиками. Капельмейстер Дима Огородник, ученик девятого класса, тряхнув огненно-рыжей шевелюрой, поднял руку с палочкой, подождал, пока машины, подъехав, остановились возле загородки с утятами, снова мотнул шевелюрой и, резко опустив палочку, обрушил на торжественно застывших слушателей бравурные звуки туша.
Начался подсчёт. Три пожилые колхозницы в белых платках, ловко подхватывая за шеи утят, бросали их в ящики:
– Пара! Вторая! Третья!.. Двадцать пять! Грузите в машину! Давайте ящик! Живо, живо!..
Руки колхозниц мелькали так быстро, что Серёжа едва успевал заносить в тетрадь пометки. Тут же с секундомером в руке стоял Павел Андреевич. Стёкла очков его восторженно блестели.
– Три ящика за двадцать секунд! Вот учитесь, ребята, как надо работать!
Петя Телегин, Дина, сестры Захаровы подносили тару. Ребята старших классов грузили утят в машины. Оркестр, сбиваясь в такте, играл недавно разученную песню о гордом "Варяге". Гости грызли семечки.
Ровно через двадцать пять минут Овсиенко, заикаясь от волнения, торжественно объявил:
– Всё! Девяносто шесть с половиной процентов!
– Уррра-а-а!..
– подхватили ребята.
– Девяносто шесть с половиной! Уррра-а-а!..
Дима Огородник тряхнул шевелюрой, оркестр заиграл туш. Машины, пыхнув синеватыми дымками, торжественно выплыли со двора. Утята уехали, и всем ребятам как-то стало немного грустно.
– Что же мы теперь будем делать-то?
– разведя руками, спросил Коля Гайдук.
– Вроде пусто без них.