Крылатые и бескрылые
Шрифт:
— Ну, живем то как, Василий Васильевич? Все среди неприятностей?
— Не живем, а доживаем, Михаил Казимирович, — вяло откликнулся Власов. — С корня начинаю сохнуть.
— Неужели он совсем порвал с вами? — участливо допытывался Давыдович. — Как можно!.. И это после того, как вы сделали из него человека! Ах, Федор Иванович!.. Кто бы мог подумать! А как же другие?
Подали вино и закуски. Власов не спешил с ответом. Выпил залпом бокал и, не закусывая, достал папиросу. Зажигая спичку, сказал, будто отмахиваясь:
— Не в этом дело! Все вежливы со мной… Да только что мне до того! Лезут с неуклюжими реверансами. Но я не мальчик,
Вино, очевидно, сразу подействовало на него.
— Вся суть вопроса, видимо, сводится к тому, — адвокатским тоном сказал Давыдович, — что в наши дни никто не считает разумными жертвоприношения. Надо защищаться, Василий Васильевич. Надо смело защищаться! Вы мудрое слово сказали: «С корня начинаю сохнуть». Удивительно точное определение! Вот я и думаю…
Сквозь пелену табачного дыма Власов видел холеное, приятно улыбавшееся лицо адвоката, ощущал на себе его ласковый взгляд и чувствовал, как на душе легче становилось.
— Что же вы думаете, Михаил Казимирович? Вы начали было что-то говорить…
— Да, да! Я примитивно рассудил, Василий Васильевич. Чтобы не сохли корни, их надо поливать. —И Давыдович легко улыбнулся, точно продемонстрировал бог знает какое остроумие.
— Что-то в этом роде на днях говорила ваша дочь, — вяло заметил Власов. — Конструктору Трунину толковала. Засох, говорит, корень, питавший его живительной влагой… Это меня, значит. Обо мне шла речь… Умная девушка! Только зря переметнулась к Макарову. Значит, говорите, надо корни поливать? Чудаки вы, адвокаты, туман напускаете…
— Такова профессия, Василий Васильевич, — весело рассмеялся Давыдович.
— Хочется спать, — вдруг сказал Власов. — Пойду домой. — Жена станет беспокоиться, время уже позднее.
— Да ну, какое там — позднее! Мы почти и не поговорили.
— Что мне эти разговоры! — нахмурился Власов. — Достаточно я сегодня наслушался за день. Одни советуют смириться, другие сопротивляться. Советы давать легко. Вот и вы, простите, Михаил Казимирович, сморозили насчет корней… Пойду ка домой.
— Тогда я тоже, — сказал Давыдович, беря под мышку свой портфель.
В это время неподалеку от кафе шел своей неторопливой походкой Бобров. Он устал за день в воздухе и сейчас радовался, что под ногами была твердая земля.
Несмотря на то, что прошло всего пятнадцать минут, как он расстался с Людой, в душу стала закрадываться тоска по ней: «Почему она всегда становится грустной, когда мы подходим к ее дому?
– спрашивал себя Бобров.
– Должно быть, ей жаль расставаться со мной…»
Вдруг летчик невольно остановился. Шагах в двадцати в полосе электрического света увидел Давыдовича, державшего под руку конструктора Власова. Они шли из кафе, слегка покачиваясь.Некоторое время он продолжал стоять, потом медленно зашагал в том же направлении, что и подвыпившая пара. «Кутнули, должно быть!..» Но, дойдя до угла, потерял их из виду, хотя улица была почти безлюдная.
В это время мимо него прошла молодая женщина в шубке, с накинутым на голову капюшоном. Сначала Бобров не обратил на нее никакого внимания, но затем ему показалось, что она стремится кого-то догнать. Это заинтересовало летчика. Ведь здесь, кроме Власова и Давыдовича, больше никто не проходил! Не выпуская из виду темневшую фигурку, пошел за ней, стараясь держаться на отдаленном расстоянии.
В конце темной улицы женщина замедлила шаги и оглянулась, как бы испугавшись унылого вида крутого спуска. В этом месте
«Сейчас возьму ее за руку… - решил Бобров.
– Если вздумает вырываться, буду держать как можно крепче». Но осуществить свое благородное намерение он не успел. Наоборот, попятился назад и прижался к углу дома, чтобы оказаться в тени. Рядом с одинокой женщиной вдруг, будто из-под земли, выросла фигура небольшого полного человечка…
Бобров едва не рассмеялся, едва не вскрикнул от изумления.
«Давыдович!.. Ах, черт старый!.. Вот Дон Жуан…»
Он увидел из своего укрытия, как адвокат приложил руку к сердцу, явно произнося даме извинения. Потом они стали о чем-то говорить.«Может быть деловое свидание, а я подглядываю… - подумал Бобров, почувствовав себя неудобно, но сразу же отбросил эту версию.
– Какие дела в такое время, в таком месте! Все ясно, Давыдович заскочил в кафе, хлебнул для храбрости, избавился от встретившегося там Власова и вот… стоит перед своей молоденькой возлюбленной… Ба, взял ее под ручку, повел по тропинке вниз!..»
«Ну и ну!..
– осуждающе покачал головой Бобров.
– Мой будущий тесть отрывает номера! Вот это да! Пожилой человек, отец такой удивительной дочери… Ах, черт!»
Он только махнул рукой и, насвистывая веселую песенку, пошел домой. Ну, будет время, он когда-нибудь при соответствующей обстановке разыграет тестя…Бобров любил свою холостяцкую комнату. Правда, в ней часто царил беспорядок, поскольку хозяин возвращался домой очень поздно, а возвратившись, обычно грел чай, перекусывал что-нибудь, брал книгу и валился в постель. Лень была наводить блеск.Иногда к нему приходила старшая сестра Мария Алексеевна, работавшая у них же на заводе. Она-то и присматривала за тем, чтобы в комнате брата поддерживался маломальский порядок. В этот вечер она успела все сделать и собиралась уже уходить, когда в дверях появился Бобров.
— Где ты ходишь в такой поздний час? — упрекнула тоном старшей. — Ох, Петр, Петр, — бесшабашная голова!
Он приложил руку к сердцу, улыбнулся сестре.
— На свидании был, Мусенька! А ты скучала здесь одна?
— У тебя не заскучаешь…
Бобров осмотрелся. Комната выглядела куколкой - все блестело после женской руки. Как уютно, хорошо!
— У–у!.. Красота! Жди от меня грандиозного подарка!
Несколько минут спустя Петр и Мария сидели за круглым столом и пили чай. Бобров рассказывал сестре о Власове. Она слушала внимательно. Заметно было, что немного волнуется. В конце сказала решительно:
— Мы не можем, Петя, остаться равнодушными. Речь ведь идет не только о человеке, но и об опытном конструкторе…
— Я уже пробовал, Муся, быть «неравнодушным», да он точно черт! — махнул рукой Петр и добавил, хитро прищурив глаз: — Попытайся ты… Ведь он в некотором смысле твоя симпатия.
— Ладно… «Симпатия», — деланно рассердилась сестра. — Меня, думаешь, послушается? Нам надо сообща.
Петр отодвинул от себя стакан с недопитым чаем и медленно встал. Подошел к двери балкона, открыл, засмотрелся на ночь. Рядом с ним стала сестра. Слушая ее ровное дыхание, он ожидал, не объяснит ли она, как ему надо действовать? Но Мария молчала, думая о чем-то своем. Потом негромко сказала: