Крымский Джокер
Шрифт:
А вот «строгая учительница», «старый весельчак» и «похотливый фавн».
А вот и последняя, сделанная на совесть — «мертвец». Просто жуть!
Нет конца и края творениям злого гения. И некоторые из масок не оторвать уже от живого лица никогда. Это одно из неизбежных явлений нашей данности. Игра… Будешь хорошо играть — тебя будут уважать. Сконфузишься — станешь обладателем дурной репутации.
Неужели наши естественные лица так безобразны и отвратительны, что их нужно прятать? Или это цивилизация сделала игру необходимой, чтобы отличить человека от зверей?
И снова чудятся мне где-то неподалёку грозные очертания трёхголового Всадника. И Мастер масок уже не кажется таким уж безобидным шутником. Скорее он — злобный Горбун, прислужник старой морщинистой королевы Морали, который занимается этими ночными перевоплощениями по её прихоти.
И вновь встаём мы со своих лежбищ одураченными и недовольными. Ведь довольство и веселье не нуждаются в притворстве. Там, где царит искренняя радость, все маски разлетаются в пыль. И начинает пятиться мораль, и не нужна совесть.
Скажите мне — можно ли покаяться с радугой в сердце?
Я и сам становлюсь большим шутником и выдумщиком в эти блаженные минуты. И новая вера в беспорочность и невинность всего людского заставляет меня скакать от радости. И страшные ночные видения уже не омрачат первые утренние часы. И на воротах каждого нового дня вновь загорятся золотые буквы:
«Что не убьёт меня, сделает меня сильнее».
«И жили бы дальше, да сил не осталось…» — подумал я, глядя на мёртвые листья под ногами.
«Что-то случилось. Что-то слукавилось. Кто-то из «бедной ясли» вышел не тот.
И стало воротить на сторону лицо человеческое… И показалось всюду рыло.
И стал «бедный сын пустыни» описывать Чичиковых… Подхалюзиных. Собакевичей. Плюшкиных.
И куда он не обращался, видел всё больше и больше, гуще и гуще, одних этих рыл.
И чем больше молился несчастный кому — неизвестно…
Тем больше встречал он эти же рыла.
Он сошёл с ума. Не было болезни. Но он уморил себя голодом. Застыв, обледенев от ужаса» — сам ужасался нескладный рыжеватый учитель провинциальной гимназии.
Где же та грань, отделяющая нормальный человеческий лик от гоголевских «рыл»? И как незримо это одностороннее перевоплощение! И неужели все события требуют «пакости» для возбуждения всеобщего обезьяньего интереса?
«1) Если муж верен жене своей — скучно, если он изменяет жене — занимательно.
2) Если молодой человек служит, занимается, строит дом и женится — скучно; если беспутничает, лодырничает и попадает на скамью подсудимых — интересно.
3) Если девушка с брюхом до брака — пиши роман; если после брака — нет романа…» — продолжал скорбеть Василий Розанов, которого его ученики за глаза величали «козёл».
Существует единственный критерий нормального лица — свойство неприлипания грязи. Такой человек пройдёт по самой трясине людской злобности и зависти, не запачкав себя, и даже не заметив кривых ухмылок.
И любой поступок этого нового чистого человека, не знакомого с грязью морали, даже в глазах отпетых моралистов будет выглядеть чем-то иным, нежели их привычные «прегрешения». Потому что «моральные люди» — суть стервятники. Бросаются они лишь на ослабленного и тщедушного.
На того, кто ещё колеблется между невинностью своего «проступка» и тяжёлым вековым грузом морали и совести. Самые богобоязненные и совестливые люди нередко совершают отвратительные преступления, захлёбываясь в грязи собственного отвращения к себе и ко всему миру.
И очиститься в огне своей искренности, своей правды — задача нового человека.
Чтобы устояв в потоке мирской грязи, увидеть чистоту нового дня. И тогда мы спляшем погребальный танец над своими старыми зловонными лохмотьями и наденем сияющую кольчугу Удачи:
"…удачный человек приятен нашим внешним чувствам тем, что он вырезан из дерева твёрдого, нежного и вместе с тем благоухающего. Ему нравиться только то, что ему полезно; …что его не губит, делает его сильнее;…он удостаивает чести, выбирая, допуская, доверяя. Он не верит ни в "несчастье" ни в "вину": он справляется с собою, с другими, он умеет забывать, — он достаточно силён, чтобы всё обращать себе на благо".
Наивны мы и в радости и печали. И не видно в наших поступках ни здравого смысла, ни страстей, ни даже их отблесков. Видна лишь обречённость недолговечности тел наших, и ничтожная вера в возможность жизни за смертью.
Оттого ли, что слепы мы от рожденья, не видна нам истинная картина бессмертного мира? Или злобные божества ослепили нас навеки, подарив взамен призрачный огонь небесный, похищенный глупцом Прометеем? И почему жаркий огонь сердец наших с каждым днём угасает, словно стыдясь собственной слабости и бессилия?
Да, мы можем им согреть наши жилища. Но уже не в силах осветить чистой радостью даже завтрашний день, укрытый пеленой времени.
Иногда я плачу от этих мыслей.
Иногда они лечат страшные раны скуки и однообразия. И я радуюсь тому, что рождённый в причудливом и беспощадном мире, вижу в нём свои сны, пою свои песни и верю в свою историю. И никто не в силах помешать этому.
Даже Смерть.
Потому что я и для неё написал свой закон, не пускающий её в мир, где творятся эти строки. Она существует лишь там, где нет меня. И поэтому здесь она бессильна.
Я дышу своей подлинной свободой, и она вдвойне слаще, потому что добыл её сам. И моя слепота дорога мне как вечное напоминание о неведомом.
Там дом всего неземного и потустороннего. Там разгадки загадок и награды героям.
Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь посмотреть во все глаза на это чудо, но я всю свою жизнь чувствую его своим сердцем. И поэтому печаль всё реже посещает мой дом.
Я взрослею…
И отблески молний общих бед и несчастий всё слабее освещают моё лицо. Старые страхи покидают моё жилище. Видимо, я и сам становлюсь страшен. Это — плата за право говорить и думать по-своему.