Крымское ханство XIII—XV вв.
Шрифт:
Что же касается до внутренних организаторских попыток, начиная с приучения татар к оседлой жизни, то таковые приписываются татарскими историками одному из преемников Хаджи-Герая, а именно Сахыб-Гераю [700] . Даже самое перенесение резиденции, по-нашему столицы, из Крыма, т.е. прежнего Солхата, в Бахчэ-Сарай, также приписываемое Хаджи-Гераю, тогда далеко не имело того важного политического значения, как в наши времена. Что такое столица для тогдашнего татарина, хоть бы и самого хана, более кочевника по роду жизни, нежели оседлого человека? Простота государственной организации и несложность делопроизводства по всем отраслям управления избавляли от необходимости заводить какие-либо постоянные, неподвижные правительственные учреждения, прикрепленные к известному месту, где бы всегда обязательно находился сам носитель власти и глава этих учреждений, хан. У татар было наоборот: где останавливался своим станом хан, там действовала и правительственная машина: писались и издавались указы, организовалась армия, творился суд и расправа, давались иностранным послам аудиенции, и даже иногда чеканилась монета. Оттого-то на протяжении всей истории Крымского ханства, даже в то время когда Бахчэ-Сарай сделался действительным центральным пунктом этого ханства, мы видим самих ханов беспрестанно странствующими с одного места на другое, и притом не налегке, а со всеми принадлежностями обыденного комфорта, благо они также не отличались у них особенной изысканностью и разнообразием.
700
Кр. Ист., л. 31 г.; Зап. Од. Общ., 1: 384; Хартахай, Loco cit., 206.
Гораздо важнее, по нашему мнению, было то, что в Бахчэ-Сарае Хаджи-Герай сложил свои кости, сам, как гласит предание, устроив себе могилу в Салачике, на границе между Бахчэ-Сарайской долиной и подъемом на скалу Чуфут-Калэ. Этот факт мог иметь чисто нравственное значение для крымских татар, которые в отношении почитания гробниц знаменитых предков вполне сходствуют с своими соплеменниками турками.
701
Семь планет. 97 и 265.
702
Сборн. Импер. Рус. Истор. Общ. т. XLI: 544.
703
Зап. Од. Общ. I: 526.
704
Универс. опис. Крыма, ч. XV. стр. 193.
Но, по духу подобных надписей, здесь слово «посещение» надо относить не к самому строителю богоугодных зданий, а к другим людям, которые из чувства уважения к святости места должны посещать оное. Точное же определение времени построения мечети, сделанное г. Кондараки на основании вышеозначенного отрывка надписи, представляется пока произвольным.
Таким образом, Хаджи-Герай своей личной энергией и опытностью определил и установил путь, которым можно было достигнуть утверждения основанного им нового татарского царства под властью его рода. Победы его над ханом Большой Орды сообщили его подданным и приверженцам, крымцам, уверенность в своих силах отстаивать свою независимость с этой стороны. Его уменье ладить с Польшей гарантировало безопасность его владений от этого могучего соседа. Сила же русская отделена была большими пространствами, да пока и не внушала еще особенных опасений. Одно, что должно было составлять неразрешенную задачу в его политике — это отношение его государства к державе Оттоманской, неминуемость столкновения с которой он не мог не понимать и не предвидеть. На этом-то интересном историческом моменте смерть застала престарелого Хаджи-Герая. По несомненным данным, он умер в 1466 году. Все разноречия по этому вопросу обстоятельно проверены и приведены в согласие г. Вельяминовым-Зерновым [705] , и потому мы не будем опять останавливаться на рассмотрении их [706] .
705
Op. cit, I. 93—95.
706
Разве следует тут упомянуть об одной хронологической ошибке, которой не мог иметь в виду г. Вельяминов-Зернов, чтобы исправить ее. Г.М. Волков в статье своей «Четыре года города Кафы», основанной на подлинных актах, изданных в Генуе Лигурийским Обществом Отечественной Истории под заглавием «Codice diplomatico delle colonie Tauro-Liguri durante lasignoria dell' ufflcio di S-n Giorgio, MCCCCLIII— MCCCCLXXV», относит смерть Хаджи-Герая к 1456 году (Зап. Од. Общ., VIII: 143). Между тем г. Гейд, на основании тех же документов, прямо говорит о смерти Хаджи-Герая, что она «im Spatsommer 1466 erfolgte». (W. Heyd, Op. cit., II: 398). Ошибка эта повторена и покойным Ф.К. Бруном в статье «О поселениях итальянских в Газарии» (Записки Императорского Новоросс. Унив., т. XXVIII, ч. П., стр. 312, и Черноморье, I: 286), хотя г. Брун цитирует в своей статье означенный труд Гейда (например на стр. 278) и, следовательно, если он был иного мнения относительно рассматриваемой нами даты, то должен бы был привести основания, почему он не согласен с мнением другого ученого.
Предпринятое Хаджи-Гераем дело основания независимого царства не продолжалось его детьми в указанном им направлении: они тотчас же подняли междоусобия из-за власти; политические отношения к соседям также изменились у них сообразно личным интересам каждого из них.
В силу ли установившейся у татар исконной традиции, или в надежде на собственную удачу, преемником умершего Хаджи-Герая во власти явился старший сын его Нур-Даулет. Соперником его выступил младший брат его Менглы-Герай. В их распрю вмешался еще один из братьев, по имени Хайдэр, который, впрочем, более склонен был держать сторону старшого брата против меньшого, Менглы, как это можно заключать из того, что Нур-Даулет и Хайдэр, потеряв всякую надежду добиться чего-либо в Крыму, вместе ушли потом в Москву на службу к великому князю Ивану Васильевичу [707] .
707
В.-Зернов, Op. cit., I: 91—93.
Подробности этих распрей нам не известны. Мы знаем однако же, что в то время как Нур-Даулет, верный политике отца, хотел поддерживать дружественную связь с Польшей и с этой целью отправлял туда посольство [708] . Менглы-Герай, случайно или заведомо, нашел себе опору в местном национальном элементе и отчасти у генуэзских колонистов города Кафы. Польские историки как-то неопределенно повествуют о том, что уже в 1469 году Нур-Даулет был изгнан, а на его место посажен Менглы-Герай при участии и содействии кафинцев. Только Меховский несколько яснее и, по-видимому, основательнее других говорит, что Нур-Даулета изгнали сами перекопские татары и возвели на его место Менглы-Герая; про кафинцев же, согласно с прочими историками, замечает, что они неохотно, опричь души, участвовали в этом возведении Менглы-Герая, который тогда пользовался их гостеприимством [709] . Но странно, что это было за гостеприимство такое, которое оказывалось Менглы-Гераю кафинцами, и притом не однажды, а несколько раз, потому что когда он, в свою очередь, вскоре был вытеснен братом своим Хайдэром, то опять должен был искать убежища в Кафе! [710] Кто же там были его благожелатели и покровители? Скудные источники для истории Крыма в эту эпоху отвечают, что это были генуэзцы. Сестренцевич-Богуш откуда-то добыл сведение о том, что Менглы-Герай сперва был «пленником у генуэзцев, воспитывался у них в продолжение целых восьми лет и потом был возведен ими на царство, после того как Нур-Даулет и прочие его братья заключены были в Судаке и Манкупе» [711] . А затем Менглы-Гераю приписывается какое-то необыкновенное слепое пристрастие в генуэзцам, даже в ущерб интересам своих кровных единоплеменников, татар, которые вынуждены были, с Хайдэром во главе, обратиться за водворением должного порядка в своей стране к турецкому султану Мухаммеду II. [712] Все в этих известиях как-то трудно вяжется одно с другим — и плен Менглы-Герая у генуэзцев, и воспитание его у них, и неохотное возведете его на ханство генуэзцами, и безграничная признательность его к ним, доводившая татар до ропота. С одной стороны, недовольные татары предлагают султану Мухаммеду принять их в свое подданство, с другой — сам Менглы-Герай обращается к тому же Мухаммеду с просьбой о прекращении беспорядков в Крыму, происходивших от междоусобий претендентов на господство в нем, хотя сам же он был одним из таких претендентов и, следовательно, виновников беспорядков [713] . Нам кажется, что эта неясность отношений Менглы-Герая к кафинцам должна несколько рассеяться, когда мы будем иметь в виду, что в ту пору население Кафы состояло не исключительно из одних генуэзцев, а что там довольно многочислен был и элемент татарский; что даже самое управление Кафы было не исключительно в руках колонистских властей, а велось в сообществе с представителями власти татарской: там не переставали сидеть по-прежнему татарские тудуны, которые на языке Сестренцевича-Богуша титулуются «префектами» [714] . Значит, многое в начале политического поприща Менглы-Герая, что историки приписывают генуэзцам, как более известным жителям Кафы, в сущности должно быть относимо к татарским поселенцам этого города и его окрестностей, быт и прошлое которых менее оставили следов в исторических памятниках, чтобы их не заслонили собой для позднейших исследователей европейские колонисты знаменитого города. Этот наш взгляд до известной степени оправдывается и подтверждается обстоятельствами, при которых совершился весьма важный факт в позднейшей истории Таврического полуострова, т.е. подчинение Крымского ханства вассальной зависимости от Оттоманской Порты.
708
История
709
В.-Зернов. I: 96.
710
Ibidem, 97.
711
История о Таврии, II: 204 и 253.
712
Ibidem, 255.
713
Ibidem.
714
Op. cit., 206.
Но насколько важен этот факт в историческом отношении, настолько же, по словам г. Вельяминова-Зернова, «история Крыма за всю эту эпоху запутана» [715] , да едва ли и может быть когда-нибудь вполне распутана, прибавим мы.
Весьма естественно, что междоусобные распри сыновей Хаджи-Герая дали возможность начавшей разлагаться и умирать Большой Орде оправиться от тяжкого удара, нанесенного ей отцом их под конец своего царствования. Сетренцевич-Богуш сообщает сведение такого рода, что как только Менглы-Герай утвердился на престоле, то будто бы Магомет (sic), хан Кыпчакский, начал искать союза его против русских, и тот не встретил никакого затруднения заключить таковой, ибо не нашел в этом ничего несогласного с политической системой поляков [716] . Вопреки этому темному и сбивчивому известию [717] , мы имеем положительные, основанные на документах, сведения о том, что золотоордынскии хан Ахмед, подняв голову после смерти Хаджи-Герая, непрестанно враждовал с сыновьями последнего, и с этой целью вступил в союз с польским королем Казимиром [718] .
715
Op. cit., I: 108.
716
История о Таврии, II: 254.
717
Сбивчивость его двоякая: во первых, хан Кыпчакский, искавший союза с Менглы-Гераем, назван Мухаммедом, какого не оказывается в 1472 году, по другим источникам; во вторых, известие носит противное своему содержанию заглавие: «Союз его (т.е. Менглы-Герая) с Россиянами» (loco citato); во французском подлиннике сочинения Богуша тоже стоит оглавление: «Son alliance avec les Russes. 1492 (опечатка, должно быть, вместо 1472)», а в самой статье значится, что «Mahomet, Khan de Kiptschak, rechercha son alliance contre les Russes, et il ne fit nulle difficulte de la conclure (2-е издание, 1824 года, стр. 356).
718
Ист. Госуд. Рос, VI: 54; В.-Зернов, Op. cit., I: 81—84; Зап. Од. 06ui.,V: 183—184.
Это недружелюбие Ахмеда к Менглы-Гераю, между прочим, не ускользнуло от внимания московских политиков, и они не преминули воспользоваться распрей татарских царей, чтобы войти в соглашение с одним из них, который был подальше и безвреднее, и тем легче справляться с другим, который был ближе и надоедал своими притязаниями и набегами на русские владения.
Почин сношений сделан был со стороны русской. Менглы-Герай охотно откликнулся на вызов. Посредниками же в завязавшихся ссылках и дипломатических сношениях великого князя московского с ханом Крымским были все чистокровные татары, судя по их именам, упоминаемым в пересылочных грамотах: Хаджибаба, да Абдул-Ла, да Эминек, да Мамак, да Довлетек [719] . Единственный кафинец не татарского происхождения, игравший роль, не совсем честного впрочем, маклера, устроившего эти дипломатические сношения, был Хозя Кокос — Ходжа Кокос Жидовин.Из других иностранцев, сносившихся с Москвой в дружественных расчетах, были Исайко, князь Манкупский, сватавший свою дочь за Ивана Васильевича III, [721] а позднее жид Захария, князь таманский, ссылавшийся при посредстве армянина Богдана [722] .
719
Сборник Истор. Общ., цитованный том, №№ 1—2 стр. 1—13.
721
Сборн. Истор. Общ., стр. 12—13.
722
Ibid., стр. 71—72.
О генуэзцах же собственно, именуемых в русских грамотах просто «кафинцами», только и упоминается по поводу того, что они грабили московских купцов [723] , и что московскому правительству не были даже хорошенько известны их отношения с Менглы-Гераем. «Князь велики велел тебе говорите», читаем мы в наказе Старкову, долженствовавшему объясняться с Менглы-Гераем: «а зовешь Кафу своими людьми.Ино ведаешь сам, волный человек, что в Кафе моего посла Прокофья пограбили, да колко гостей моих перебили в Кафе, товару и животов на многое тысяч рублев взяли… И будут твои люди Кафа,и ты бы им велел то взятое моим людем отдати» [724] . Никакого другого значения в политических делах и международных отношениях Менглы-Герая даже косвенно не придается генуэзцам в упомянутых грамотах. А между тем и в московских посольских инструкциях в числе влиятельных людей при Менглы-Герае, которых надо было задаривать, значатся «царевы дворяне».Московскому послу наказывалось, «чтобы уланы и князи со царемна ярлыке шерть дали; а не захотят уланы и князи шерти дати, ино о том говорити двема князем, Именеку да Авдуле, чтобы те два князя шерть дали на том ярлыке великому князю» [726] . И сам Менглы-Герай в своем ярлыке дает такое обещание великому князю московскому: «А твоее ми земли и тех князей, которые на тебя смотрят, не воевати, ни моим уланам, ни князем, ни казакам».
723
Ibid., стр., 8, V.
724
Ibid., стр. 12.11.
726
Ibid., 3.
Из этого мы смело заключаем, что главную опору Менглы-Герая составляла приверженность в нему известной части татарских беков, имевших в своем распоряжении значительную народную силу, а вовсе не дружба его с генуэзцами, так что даже доверие к его международным договорам скреплялось непременным участием в этих договорах владетельного татарского вельможества, а особливо двух лиц — исторически известного Эминека, да какого-то Абду-л-Лы. Эти беки настолько же распоряжались судьбой Крыма, насколько в наследственные его владыки, дети Хаджи-Герая, ибо другой, тоже памятный истории, бек Мамак вел даже самостоятельную переписку с московским великим князем [728] . Стало быть, участие кафских колонистов в судьбе Менглы-Герая вовсе не так велико и важно, как это представляется иными историками; и если он не раз укрывался во время неудач от своих политических противников в Кафе и находил там ласковый прием, то не у иноверных только генуэзцев, а скорее, должно быть, у единоверных и единоплеменных же татарских беков, проживавших в окрестностях Кафы и державших в своих руках администрацию этого города, благодаря своей коренной военной силе, крепко оцепившей и стиснувшей заезжих торгашей, не бывших в состоянии сопротивляться этому напору татарского элемента и отстаивать свою политическую независимость.
728
Ibidem, 7.
Дальнейшим и окончательным подтверждением высказанного взгляда на отношения Менглы-Герая к кафским генуэзцам служат два тарханных ярлыка, данные Менглы-Гераем на имя Ходжа-бия и Махмудека. Первый из них имеет дату 872 = 1467 г., а второй 873 = 1468 г. В одном сказано, что он писан во время нахождения орды в Кырк-ере, а в другом — что он писан, когда орда была в Мераше [729] , Из этих любопытных данных следует, что Менглы-Герай гораздо раньше 1469 года предъявил свои претензии на господство в Крыму, вскоре же после смерти своего отца Хаджи-Герая, и не обращая внимания на такие же властные притязания старшего брата своего, Нур-Даулета [730] . Если оба брата одновременно считали себя властителями Крыма, то места написания и выдачи ярлыков Менглы-Герая показывают, что его престиж имел более широкое распространение, был признан даже в самом центральном пункте Крыма, в Кыркоре, а следовательно ему не было нужды ютиться в Кафе или около Кафы, поближе к своим приятелям генуэзцам. На эту обширность распространения власти Менглы-Герая указывают и те широкие полномочия, которые подтверждаются ярльжом за тарханом Махмудеком, и которыми уже пользовался отец его Хызр [731] . Фактическая же действительность власти Менглы-Герая явствует из того, что в противном случае едва ли бы кто стал просить у него грамоты, если бы она не гарантировала прав и привилегий владевшего ей; если бы власть самого дателя грамоты была еще сомнительна и нуждалась в чуждой поддержке.
729
Имя места написано неразборчиво; во всяком случае, начертание не представляет ничего похожего на Кафу.
730
И.Н. Березин, Тарханные ярлыки, в Зап. Од. Общ., т. VIII, ярлык I, стр. 5.
731
Ibidem, стр. 11—13. Нам кажется, что лучше читать имя отца Махмудека Хызр, а не Хызр-Га, так как начертание позволительно принять за форму дательного падежа от собственного имени в зависимости от глагола и т. п.