Кстати о любви
Шрифт:
— Объяснишь мне, в конце концов, какого черта твоя Олька считает возможным указывать мне, что я должен делать, а что нет? — возопил он с порога. — Если ты делегировал ей свои полномочия, то так и скажи, и я подумаю о смене места работы, потому что меня задрало то, что она лезет куда не просят! У нас смена руководства или переподчинение? Что за херь происходит?! Если я хочу оставить колонку Сухорук, то это я буду согласовывать с тобой и только с тобой! Жена твоя при чем? Она штатным журналистом у нас числилась? Или ей все можно?!
— Что
— То случилось! — Марценюк бухнулся на стул перед главредом. — Явилась сегодня — здрасьте, вы скучали? Вся такая жизнерадостная и активная. Увидала Сухорук и выдала: она все-таки здесь? Ну и еще ряд эпитетов, она умеет. Алевтина расстроилась. А Олька еще и по мне проехалась… Звездище!
Брови Лукина дернулись вверх и тут же вернулись на место.
— Она у себя?
— А где ей быть? Тая в приемной, значит, чаи не гоняют. Пашет, работяжка.
Олин кабинет был рядом, и Лукин оказался там через полминуты.
— Привет, — сказал он с порога. — Каким ветром?
Оля сделала глоток чаю из чашки, которую держала в обеих руках, и очень серьезно посмотрела на мужа.
— Отпуск закончился.
— Твое заявление было не на отпуск, а об увольнении. И я его подписал.
— Считай, что я его аннулировала. Имею право.
— Уже не имеешь. На календарь посмотри.
— Я хочу работать. Это и мой дом тоже!
— Хочешь работать — оформляйся как положено.
— Тебе доставляет особое удовольствие издеваться надо мной? — голос почти экс-супруги звучал спокойно, но руки отставили чашку и нервно потянулись за карандашом. Она всегда крутила в руках карандаш, когда нервничала. — То, что ты спишь со своим недоразумением, по-твоему, недостаточное для меня унижение. Теперь еще и это?
— Станешь спорить с кадровой и юридической службами?
— Я не хочу спорить! Я хочу обратно свою жизнь!
— Оль, я не против того, чтобы ты работала.
— Но против того, чтобы снова жить вместе, — Залужная сглотнула подступившие слезы. — Без объяснений.
Лукин, наконец, прошел вглубь кабинета и устроился на одном из стульев. Посмотрел на Ольгу — спокойно и равнодушно.
— Каких объяснений тебе не хватает?
— Почему ты меня разлюбил? Я знаю… я понимаю, что была не права, но если любишь, то прощаешь чужую неправоту. Так почему ты так… так быстро меня разлюбил?
— Оль, ты правда считаешь, что на этот вопрос есть ответ?
— Тогда что мне делать с тем, что я тебя не разлюбила?
— Я не знаю. Прости.
Оля долго изучала его уставшее лицо — вроде бы, ничего в нем не изменилось, кроме этой странной усталости. И все-таки изменилось. Стало чужим, не ее… Или и не было ее? И она его просто совсем не знала. Мотнула головой, пытаясь отделаться от этой навязчивой мысли. И медленно проговорила:
— «Прости» — это твой комментарий к очередному пакету документов о разводе? Я получила. Изучаю.
— Если ты и его не подпишешь — будет следующий. Я понимаю, что ты, если таково твое желание, сможешь в течение некоторого времени сохранять статус моей жены. Но жить с тобой ты меня не заставишь.
— Понимаю. Но понимаю и то, что пока ты мой муж, я могу надеяться… Вдруг осознаешь, что это ошибка.
Егор, не сдержавшись, хмыкнул.
— Ты сейчас серьезно?
— Вполне. Тебе женщины часто в любви объясняются? Я вот объяснилась. Как я могу быть несерьезна?
— Я не об этом. В твоей серьезности я никогда не сомневался. Но и своих решений я не меняю.
— Черта с два не меняешь! — вспылила Оля и вскочила со стула. — Ты ее видеть не хотел тогда… тогда, когда я просила! А сейчас… предпочитаешь ее мне? Может быть, ты и кабинет мой ей готовишь, а?
— Я не хотел участвовать в том, что ты придумала, — медленно проговорил Егор, чуть приподняв голову и глядя ей в глаза. — А твой кабинет останется твоим до тех пор, пока ты сама будешь хотеть в нем находиться. Я уважал и уважаю тебя как журналиста, человека и женщину. Но это не значит, что ты будешь дергать за веревочки, а я буду трахать то, что выгодно и удобно тебе — будь то сестра Озерецкого или ты сама.
— Ты все извращаешь!
— Пусть так, — согласился Лукин, поднялся и прежде, чем направиться к двери, сказал: — Сухорук оставь в покое. С ней заключены договоренности, о которых ты не знаешь. Тебя тогда не было.
— Ее статьи — мыльный пузырь. Очередной мыльный пузырь, Егоша, — отвратительно сладким голосом ответила Оля.
— Я тебя услышал, — кивнул он и вышел из кабинета, направившись прямиком в «Артхаус». Иначе он разнес бы всех и вся.
А всего и надо — послать все к черту и полететь в Будапешт. Просто поговорить. Просто пусть назовет все своими именами. Просто в лицо, один на один.
Она смогла поставить точку, он — нет.
Лукин вернулся в редакцию через час и первым делом зашел к Марценюку.
— Я уеду на несколько дней.
— Куда? — исполнительный директор поднял голову от бумаг. — Работы валом.
— Я в тебя по-прежнему верю, Марценюк! В крайнем случае, будем в телефонном режиме.
— Что твоя?
— Кто?
— Половина, блин! Угомонил?
— Сейчас она настроена работать. За дальнейшее не ручаюсь.
— Ты б уже как-то… не знаю… вот так вот правда разводишься? С учетом всего, что вас связывает?
— Правда. Слушай, почему всех так интересует моя личная жизнь?
Марценюк смерил главреда удивленным взглядом, а потом широко улыбнулся.
— Ты начальство.
— Теперь ты за начальство. Пусть тобой интересуются, — усмехнулся Егор и вышел.
А в собственной приемной его подстерегал новый сюрприз, преподнесенный Таей. Она смотрела на него затравленным взглядом, прижимая к уху телефонную трубку, и удивленно хлопала глазами.
— Егор Андреевич! Агент Озерецкого на линии висит. Где вы ходите? — торопливо зашептала секретарша.