Кстати о любви
Шрифт:
— Потрясающе, — резюмировала Ларс, поднимаясь с кресла.
А потом Росомаха осталась одна. Одна в звенящей тишине, отражающейся от стен гостиничного номера, который она ненавидела. Все на свете ненавидела — оно тревожило, раздражало, искало выхода. Вокруг нее. Внутри нее.
Чувствовала себя переполненным стаканом — малейшая капля и через край.
И не дай бог слово сказать, звук издать.
Лукин ее не любил.
Сомневалась? Сомневалась. Получай. Не бывает чудес, не бывает сказок. А вот тыквы бывают. Вполне себе нормальная бахчевая культура. Каша опять же… полезная…
Росомаха мотнула головой и снова вернулась к окну. Оно выходило на улицу и какой-то сквер. Вот там беготня, там люди. К людям бы. Которых она не видела и не замечала который день, отчаянно цепляясь за малейшую возможность обрести равновесие.
Какое к чертям равновесие!
Лукин ее не любил. Интересно, как себя до нужной кондиции доводил при встречах с ней? Интересно как?..
Нахрен. Снова туда, в эту яму она себе упасть не даст.
Первые дни, когда Росохай примчалась в Будапешт, были сумасшедшими. Она и сама понимала, что невменяема. Но именно тогда Тоха все и узнал, иначе ни за что не рассказала бы. Еще не хватало…
Тоха. О Тохе думать лучше, чем о чем-то еще. Тоха ее любил. Она любила Тоху.
Они познакомились уже подростками, когда мать впервые отправила ее в Штаты на лето — практиковать язык и общаться с родственниками. И тогда же, сразу, они понравились друг другу — потому что были одинаковыми. Совершенно и во всем. Даже внешне. Разве только Тохе те же самые черты шли больше — ввиду его «мальчиковости». Для пацана он выглядел вполне себе ничего, девчонки заглядывались. Точно такая же Росомаха привлекала куда меньше внимания.
Потом было еще три подобных лета, когда они становились старше.
И бесконечная переписка в интернете, сделавшаяся важной частью жизни. Встречи, когда он оказывался в Европе. Яркий ОМКФ прошлым летом и мимолетная Румыния осенью. Воспоминания об Одессе заставили ее поморщиться — наверное, потому что Одесса теперь никогда не будет принадлежать ей, но стала навсегда их общим с человеком, который не хотел ничего общего, но хотел получить Озерецкого.
Росохай глухо выдохнула, все-таки соорудила себе еще стакан виски с содовой и даже успела проглотить его до того момента, как вернулись Антон и Пэм.
Чтобы сбежать из этой тишины и увести ее.
Чтобы тишины не стало, Руслана готова была на многое. Почти на все.
И еще через полчаса она уже бодро волокла своих родственников сквозь толпу, мерцающую разными цветами на танцполе клуба, названия которого она не запомнила.
— Миленько! — таков был ее вердикт, брошенный Тохе по пути к столикам.
— А по-моему, везде одинаково, — отозвался он, устраиваясь рядом с Пэм.
Одинаково ли везде, Росомаха не знала. Никогда не шаталась по клубам. Не любила, обходила стороной. Но когда заметало — почему-то всегда судьбоносно. Может быть, не зря ей не нравилась именно эта ночная жизнь — и потому всегда выбирала свою, росомашью.
— А в горюче-смазочных разбираешься? — перекрикивая музыку, спросила она.
— Тебе сильно горючих?
— Термоядерных.
— А потом мне тебя тягай? — рассмеялся Антон.
— Что? Боишься, что надорвешься?
— Просто лень.
— Честность — иногда херовое качество, — выдала она и добавила: — Закажешь мне что-нибудь? Я танцевать. Пэм?
Пэм недоуменно мотнула головой и перевела взгляд на жениха. На него же посмотрела и Росомаха:
— Будем считать, что я под вашим присмотром?
— Бууудем, — протянул Озерецкий, повертел головой в поисках официантов и вернулся взглядом к сестре. — Тебе горючего заморского или родного?
— Ну вот приятно разговаривать с человеком, который понимает. И никаких оливок! Лимон.
— Значит, заморского.
За последнюю реплику ему был послан воздушный поцелуй и улыбка. После чего Росомаха развернулась к танцполу и, буквально пританцовывая на ходу, направилась в толпу.
— Со стрессоустойчивостью у нее так себе, — наконец, позволила себе сделать замечание Пэм.
— Что есть, то есть, — хмуро согласился Антон. Но стряхнув озабоченность, живо спросил: — Танцевать хочешь?
— В последнее время с твоими съемками я хочу только отоспаться. Мне тоже заморского. Только не термоядерного. А то точно отключусь.
— Так удобный диван, — захохотал Тоха. — Тут и поспим, пока Руська с ума сходит.
Руська действительно сходила с ума. Невыносимость тишины вокруг убивала ее. Бездействие — убивало ее. Каждая секунда времени, проведенного внутри себя, — убивала ее. Но больше всего пугало то, что выбираться из этого оказалось почти невозможно. И она готова была делать все что угодно, лишь бы пространство вокруг, толща молекул, из которых состоит воздух, наполнилась звуками внешнего мира. Чтобы они пробились к ней, наконец! Освободив. Просто освободив.
Вокруг были запахи. Духи, кальян, алкоголь, табак, мускус. И ритмично двигающиеся под музыку тела вызывали и в ней желание двигаться. Стоять на месте тоже нельзя. Она не видела лиц людей вокруг. Их выхватывали яркие лучи диско-шаров. И мелькали они совсем рядом, но она их не видела. Мозг почти не участвовал в том, что делали руки, ноги, бедра. Мотающаяся из стороны в сторону голова с развевающимися волосами, бившими по шее и по щекам, липнувшими к губам.
Слышала свой голос, выкрикивающий припев песни — слова нанизывались на память и при отключенной голове. Сама не знала, как оказалась где-то почти в центре. И понимала, что несмолкающий шум сменил тишину. Этим шумом она выкорчевывала из себя боль, вновь свалившуюся на нее в этот день. Свалившуюся с еще большей силой, почти погребая под собой.
Откуда-то взялся парень перед ней, молоденький, младше ее, с дурацким мелированием и густой челкой. И его светлая рубашка расцвечивалась яркими пятнами, от которых у нее почти двоилось в глазах. Но танцевал здорово, придерживая ее за талию. Росомаха рассмеялась, когда он что-то сказал ей — все равно ни слова по-немецки не поняла. И выкрикнула в ответ заплетающимся языком:
— Get the fuck out of here!
И в следующее мгновение замерла — ясно и четко разглядев, как мимо них с пацанёнком здоровый мужик, почти шкаф, тащит за руку к столикам невысокую блондинку. Ярко накрашенную и едва стоящую на ногах.