Кто-то оттуда
Шрифт:
Вообще, эвенки в этих краях – редкость. Они живут севернее, от Ангары и дальше, до Ледовитого океана. Южнее обитают тувинцы, на юго-западе – хаккасы. А здесь аборигенов почти нет, охотники все сплошь русские, поэтому старика знал каждый, и найти его мне не составило труда.
Честно говоря, когда я его впервые увидел, то грешным делом подумал, что меня разыграли. Старику было на вид лет девяносто, не меньше, и он был похож на высохшую седую мумию. Поначалу я даже усомнился, сможет ли он без посторонней помощи дойти до порога собственного дома. Но, как впоследствии выяснилось, первое впечатление было обманчивым, и убедился я в этом очень скоро.
Долго уговаривать старика не пришлось. Он без лишних слов согласился взять меня с собой и сказал только, чтобы с рассветом я как штык был в полном сборе возле его дома. И ничего, кстати, не взял. Даже от бутылки, чудак, отказался.
Итак, вечером 14-го
Старик оказался живчиком, я за ним едва поспевал. И вот шли мы с ним где-то, наверное, с полчаса уже. Кругом, вроде, лес как лес – сосны, лиственницы, мох, слой опавшей пожелтевшей хвои под ногами. Красиво, конечно, но ничего особенного. И тут вдруг началась какая-то чертовщина – стали попадаться мертвые птицы. Причем ведь что странно – одни птицы лежат разбитые, окровавленные, а другие вроде как и целые, без царапинки. Лежат только лапками кверху – и все. Я потом прислушался, и знаешь – ведь птицы не пели! Птиц не слышно, насекомых не слышно – странно. Начинаю смотреть себе под ноги. Вижу – жук лежит на спинке, не шевелится. Рядом в траве пчела – и тоже без движения. Меня тогда жуть пробирать стала. Особенное такое чувство, возбуждающее… Впрочем, ладно, ты все равно не поймешь.
А потом произошло то, что можно назвать всеобщим пробуждением. Я сперва смотрю – птица с земли вспорхнула. Чего это она, думаю. Тут глядь, еще одна взлетела, потом бабочка замелькала между деревьев. И вдруг словно обвал произошел – зашумели, загалдели, затарахтели. Те птицы, что разбились – они, конечно, так и остались лежать. Птичьи трупы мне потом часто попадались, и еще несколько мертвых бурундуков видел, тоже все окровавленные, с верхних веток, наверное, падали, бедолаги.
Дальше мы шли еще и шли, целый день шли, и вышли к избушке, вот к этой избушке, – Губбель постучал ногой по половице, – и решили в ней заночевать. Вернее, решил старик, а я не видел никаких причин возражать. Я страшно устал и сразу завалился на боковую, в то время как мой проводник уселся на корточки в углу дома лицом к стене и затянул какую-то заунывную песнь. Он монотонно дребезжал своим старческим голосом и совершенно не давал мне спать. Я сперва злился, но виду не подавал, однако, в конце концов не выдержал и деликатно так поинтересовался, чего это он добивается от своего таежного божества. Старик перестал петь и некоторое время сидел молча. А потом поведал мне историю своей жизни.
Однажды в молодости он надолго ушел в тайгу, промышлять зверя. После удачной охоты возвращался обратно в стойбище. Когда родные пенаты были уже совсем близко, появился белый туман, и молодой тогда еще эвенк потерял сознание. Потом пришел в себя, добрался до стойбища и обнаружил, что в стойбище никого нет. Никаких следов разрушений, в дымящихся очагах нетронутая пища, а люди как сквозь землю провалились.
С тех пор прошло очень много лет. Молодой охотник превратился в глубокого старика. Всю свою жизнь он ждал, что злой дух, который забрал его племя, вернется и заберет его туда, куда взял остальных. И вот однажды появился белый туман, точь в точь, как тогда. И старый эвен решил, что злой дух вернулся. И тогда, прихватив с собой незадачливого журналиста, он отправился в лес, на то место, где когда-то было стойбище, а теперь сиротеет одинокая охотничья заимка. Но злого духа нет, злой дух опять обманул эвена. И старый эвен говорит, что он проведет журналиста до буровых вышек, а потом опять вернется в хижину, будет в ней жить, умирать и ждать встречи с духом. Журналист не понимает, зачем эвену это нужно, а тот объясняет очень просто. Он остался один, у него никого нет, и жизнь ему такая не нужна. Он хочет вернуться туда, где его знают и любят, к жене, детям, родителям, к сестрам, братьям, к родственникам, друзьям и знакомым, которые когда-то составляли весь его мир, исчезнувший в один миг, словно и не бывало.
И тогда, Боря, знаешь, я его вдруг так пронзительно понял! У него ведь не просто забрали близких. Представь, завтра ты возвращаешься в Москву, а на ее месте – ядерная воронка. Примерно то же самое случилось и со стариком. У него вырвали весь смысл его жизни, все надежды, все заботы, привязанности, обиды, весь круг общения, в конце концов, вырвали и оставили одного посреди тайги. Мне его было так жалко, ты представить себе не можешь! Я потом долго не спал,
И вот я лежу, не сплю и вдруг совершенно явственно слышу тихий свист. Свист раздавался где-то совсем рядом, но откуда конкретно – непонятно. Я тихо встаю с лежака, зажигаю свечу и… И вот тут, Боря, я увидел то, что перевернуло всю мою последующую жизнь. Возле двери была эта тварь, черное пятно. Заползла, наверное, в щель под дверью и притаилась. Господи, как я испугался, какое это было невероятное ощущение! Ночь, тишина и тварь. Фантастика! Некоторое время мы гипнотизировали друг друга, я и оно, а потом через ту же самую щель тварь убралась восвояси. И тут я принял, вероятно, самое важное в своей жизни решение. Я понял, что мое место здесь и только здесь, и решил не возвращаться в Москву. Наутро я поговорил об этом со стариком, и он не возражал. Так мы стали жить с ним вдвоем. И знаешь, я к нему очень привязался. Он опекал меня, учил меня всему, ведь я же со своей городской закваской был совершенно беспомощен в тайге. Он научил меня метко стрелять и ставить капканы, выслеживать зверя и устраивать ночевку в лесу, короче, всему тому, что знал и умел сам. И в конце концов он сделал-таки из меня вполне толкового охотника. А год назад он умер…
Несколько скомкав последней фразой свой рассказ, Вениамин замолчал. Он выглядел опечаленным. Похоже, он искренне переживал кончину старого охотника.
Борис тоже молчал. Он выслушал все с чрезвычайным вниманием, но окончательного мнения по поводу услышанного еще для себя не составил. Ему нужно было время, чтобы разобраться в собственных ощущениях. А они, эти ощущения, были очень двойственными. С одной стороны, Губбель был человеком явно неуравновешенным, и когда такой вот неуравновешенный человек начинает толковать о каких-то черных пятнах, свистящих в ночной тишине, то ему вряд ли имеет смысл рассчитывать на доверие со стороны людей здравомыслящих. И Борису, как мужчине сугубо здравомыслящему, тоже, естественно, трудно было поверить в эти россказни. И он не поверил бы никогда, когда б не какое-то смутное воспоминание, неожиданно возникшее в его мозгу. Собственно, это было даже не воспоминание, а отдаленная ассоциация, вызванная одним из эпизодов Венькиного повествования. Нечто вроде того, что французы называют deja vue – уже видел. Борис ломал себе голову, пытаясь вспомнить, почему эта загадочная история о старике-эвенке, злом духе и исчезнувшем племени кажется ему такой знакомой. Но сколько ни старался – все без толку. В конце концов он бросил это безнадежное занятие и растерянно проговорил:
– Даже не знаю, Веня, что тебе сказать. Ты и сам понимаешь, поверить в твой рассказ трудно, так это…
Не договорив, Борис поднялся с табуретки, похлопал Губбеля по плечу и вышел наружу.
Дождь к тому времени уже прекратился. Сильный восточный ветер сдувал с ослепительно синего неба последние обрывки туч. Он шевелил верхушки лиственниц и кедров, сплошной стеной подступавших к забору.
Борис замер, пораженный угрюмой красотой окружающего мира. Он смотрел на деревья, какие они огромные и мокрые, на отяжелевшую от дождя траву, слушал таинственный шум леса, шум миллионов трущихся друг о друга ветвей. После спертой атмосферы Венькиной хижины на улице было необыкновенно свежо. Борис вдыхал прозрачный, пахнувший дождем воздух, попутно размышляя по поводу непредсказуемых причуд своей судьбы, забросившей его в этот фантастический уголок, обитель одичалого журналиста. Странная все-таки штука, эта жизнь, думал Борис. Странная и непонятная. Еще вчера такая обыденная и привычная, завтра она вдруг предстанет пред тобой с совершенно немыслимой стороны, и ты будешь барахтаться в ней, как топор в проруби, не понимая, по какой уважительной причине тебя тянет на дно. Возможно, ты начнешь паниковать. А может быть, попробуешь выплыть. Ты будешь пытаться разобраться, что к чему. Но как отличить ложь от вымысла? А вымысел от правды? А правду от лжи? Кто подскажет? И есть ли вообще, кому подсказать? А если и есть, не солжет ли подсказчик?
Внезапно что-то с тяжелым стуком плюхнулось на траву рядом с Борисом, заставив его отвлечься от своих мыслей. Борис перевел взгляд на землю и увидел валявшиеся неподалеку кирзовые сапоги.
– Переобувайся, – раздался за его спиной голос Губбеля.
Борис обернулся и недоуменно спросил:
– Зачем?
– Я хочу тебе кое-что показать.
– Смилуйся, Веник, я с утра, считай, ничего не ел, а ты говоришь – переобувайся. Ты сперва покорми гостя, а потом уж и бросай в него хоть сапоги, хоть что угодно.