Кто-то оттуда
Шрифт:
– Вот тебе, братец, и византизм, – тихо сказал Борис. – Вместе с восточнохристианской солидарностью в придачу…
… – Ты что-то сказал? – Вениамин заглядывал Борису через плечо. – А это у тебя что, крестик? Откуда?
Борис отвлекся от своих хмурых мыслей.
– А ты разве сам не заметил? Кто тебя по скуле двинул? Того и крестик. Уразумел?
Вениамин рассеянно кивнул головой. Как это с ним иногда случалось, он, похоже, потерял интерес к своему вопросу даже прежде, чем услышал на него ответ.
Некоторое время они шли молча. Вениамин о чем-то напряженно размышлял. Во всяком случае, лицо его выражало глубокую озабоченность, что применительно к нему зачастую свидетельствовало
– Помнишь ту историю с Черной Дорогой? Ты на меня еще обиделся, а потом пытался разнюхать, почему я это делал.
– Помню. Ну и что? Какое это имеет отношение к тому, что произошло сегодня?
– Прямое. Слушай и не перебивай. И все поймешь.
То, что Венька потом рассказал, было для Бориса словно обушком по темечку – настолько неожиданно и шокирующе. Он, конечно, знал, что его друг – личность весьма нестандартная, но чтобы настолько…
Если коротко, суть Венькиных откровений сводилась к следующему: оказывается, те его давнишние походы в гости к покойникам объяснялись не какой-то сверхъестественной для подростка храбростью, а совсем наоборот. Он боялся, чертовски боялся, ночной лес сводил его с ума, но как раз именно в этом и заключался для него весь кайф. Из своего страха Губбель умудрялся извлекать какое-то противоестественное удовольствие, любому нормальному человеку недоступное. Естественно, никогда и никому он об этом не рассказывал, даже Борису, своему ближайшему другу. Он просто боялся, что его примут за сумасшедшего, и он останется совсем один, лишившись даже тех немногих друзей, которых имел. Если бы он мог надеяться, что его пусть даже и не поймут, но хотя бы ПРОСТЯТ ему его чудаковатость, тогда он, может быть, и вел бы себя с Борисом иначе. Однако, подобных иллюзий у него не было, и он молчал. Молчал на протяжении многих лет. И вот теперь, спустя столько времени, когда это молчание уже не вызывало у Бориса прежних эмоций (да и молчания-то самого не было, потому что не было вопросов), вдруг взял да и проболтался.
Почему он проболтался? Почему проболтался именно теперь? Почему вообще проболтался? Размышляя впоследствии над этими вопросами, Борис выделил для себя несколько взаимодополняющих версий, и среди них одну главную.
Во-первых, Губбель стал старше, вследствие чего в меньшей степени, чем в детстве, был скован боязнью отвратить от себя Бориса. Каждый ведь по себе знает, что с возрастом значение друзей в нашей жизни уменьшается.
Во-вторых, старше стал Борис, благодаря чему неизбежно возросла и его способность понимать. Вполне вероятно, что в той или иной мере Губбель учел и это.
И, наконец, третье и главное – в ту ночь Борис почувствовал, что Венька испытывает к нему нечто вроде комплекса вины. В детстве ведь часто так случалось, что без видимых внешних причин Венька нарывался на неприятности, и Борису тогда приходилось его выручать. Но то было в детстве. Дети плохо умеют анализировать свои поступки, если умеют вообще. Впоследствии Вениамин стал сдержаннее, и срывы у него происходили только по пьянке, хотя симптомы остались те же – он непременно влезал в какую-нибудь паршивую историю. Борис привык объяснять это скверностью Венькиного характера, но когда тот после ночного мордобоя в общежитии посвятил его в свою тайну, у Бориса будто раскрылись глаза. Он понял главное: Венька ХОТЕЛ себе неприятностей. Неосознанно, конечно, на уровне подсознания, но ХОТЕЛ. Хотел ситуаций, приносящих страх. Хотел в детстве, хотел и потом, когда стал старше. Разница состояла лишь в том, что, повзрослев, он научился сдерживаться, теряя контроль
Впрочем, невозможно сказать определенно, так ли все обстояло на самом деле. Может быть, у Губбеля были какие-то иные мотивы – Борис не спрашивал. Ни тогда, ни потом. В ту ночь, ночь нервных потрясений и больших откровений, Борис лишь слушал и удивлялся. Они шли по темным, безлюдным, освещенным светом редких фонарей улицам. Вениамин возбужденно жестикулировал. Речь его почти не прерывалась. Борис вставлял только короткие реплики, иногда напоминал какой-нибудь эпизод из их детства. Но Венька эти реплики игнорировал. Он заливался, словно глухарь на току, освобождаясь от того, что годами копилось в самых потаенных уголках его души. Он говорил, говорил, а Борис слушал, слушал, слушал… Слушал и удивлялся.
…Внезапно зазвонил телефон. Борис к этому времени так глубоко ушел в свои воспоминания, что незаметно для себя начал подремывать. Телефонный звонок вернул его к действительности.
Борис взял трубку и содрогнулся от высокочастотной звуковой волны, исторгнутой электромагнитной мембраной. То был голос неугомонной Верочки.
– Доброе утро, Борис Михайлович, – затараторила она без всяких пауз, – надеюсь, я вас не разбудила, хотя наверняка разбудила, но вы, пожалуйста, не обижайтесь, у нас тут конец смены, все расходятся по домам, я вот тоже собираюсь, и… – Верочка запнулась. Похоже, она здорово волновалась.
– Здравствуйте, Верочка, что вы хотите мне сказать? – Борис почувствовал состояние собеседницы и, несмотря на раздражение, постарался придать своему голосу как можно более мягкие интонации.
Верочка собралась с духом.
– Я хотела сказать… В общем, я могла бы сейчас к вам подойти, завтрак бы вам приготовила… Если вы не возражаете, конечно. Или вы не один?
«Она меня прикончит» – подумал Борис, но вслух произнес:
– Верочка, вы феноменальный человек. Вы динамит. После ночной смены да еще заниматься чьим-то завтраком – я бы ноги протянул. Я восхищаюсь вами, Верочка, однако вынужден вас огорчить. Дело в том, что сегодня же утром я уезжаю и, вероятно, надолго.
Еще секунду назад Борис никуда уезжать не собирался, и потому он сам удивился тем словам, что столь неожиданно сорвались у него с языка.
– Очень жаль. – разочарованно пробормотала Верочка. Немного помолчав, она уже без всякого интереса, скорее по инерции, спросила:
– Куда же вы едете, если не секрет?
После секундной паузы Борис нашелся:
– В зону вечной мерзлоты. Говорят, там загар хорошо ложится на кожу.
Он таким образом попробовал было отшутиться, но, по-видимому, неудачно, ибо из телефона стали вдруг доноситься короткие гудки.
– Она обиделась, – уныло констатировал Борис и со вздохом положил трубку. В ту минуту он испытывал чувство острого недовольства собой. Такое случалось с ним не раз. Это дурацкое ерничанье, плоские остроты – будто бес какой сидел внутри, дергая время от времени его за язык.
Продолжая переживать по поводу собственного несовершенства, Борис направился в ванную. После водных процедур немного позавтракал (плотно завтракать он не любил). Потом начал собирать вещи. Потом стоял в прихожей и вспоминал, ничего ли не забыл. Потом стоял на лестничной клетке и запирал дверь. Потом вызвал лифт.