Кто-то, с кем можно бежать
Шрифт:
Она моментально опустила голову. Нельзя, чтобы кто-то заметил, что между ними существует связь. Что они знакомы по прежней жизни. Попробовала холодный омлет и отодвинула его на край тарелки. Шели рядом с ней негодовала на собственную глупость. Цедила, что она дура из дур, если могла поверить этому подонку. Фиг он возьмёт её в Америку. Визитку он ей показал с золотыми выпуклыми буквами, задурил её болтовнёй, а она всё проглотила. Целый час она провела с ним в какой-то вонючей гостинице. Теперь, чтобы наказать себя, она опять сбежит отсюда. Пойдёт в Лифту [29] . Подохнет там, как собака, как ей и положено. Парень рядом с ней пытался её успокоить. Вокруг было очень шумно. Над другими столами порхали ломти хлеба. Люди веселились в этот вечер, как никогда, может, потому, что там не было ни Песаха, ни его бульдогов. За столом у двери парни громко и фальшиво запели "Почему зебра ходит в пижаме", остальные подхватили, аккомпанируя вилками и ложками по столам. Мамочка верещала, угрожая, что всё расскажет Песаху, и один высокий парень, имитатор телодвижений, вскочил и начал танцевать с ней, сгибаясь и прижимаясь щекой к её щеке, пока не заставил её улыбнуться. Тамар прикоснулась к своему лбу. Потом провела пальцем по левой щеке. Дважды моргнула. Прикоснулась к правой щеке. Потом, будто случайно, подняла вверх палец. Прикоснулась к мочке правого уха. Дважды обмахнула подбородок. Сделала ещё пять-шесть таких движений плавно и медленно, хотя сердце и стучало, как бешенное. Шай не отрывал от неё глаз. Его губы двигались, будто он читал вслух. Он и правда читал. Это было первое чудо, на которое она надеялась: чтобы он вспомнил. Чтобы, несмотря на то, что прошло много времени, несмотря на всё, что с ним случилось, и на наркотики, он всё ещё помнил их тайный язык пальцев.
29
Лифта – заброшенная деревня рядом с Иерусалимом.
– Я пришла вытащить тебя, - сказали пальцы.
Он опустил голову. Она увидела, как поредели его красивые волнистые волосы. Как исхудали суставы рук.
Потом он выпрямился на стуле. Минуту смотрел вверх, в потолок. Она видела, что он пытается вспомнить. Он неуверенно дотронулся до правой щеки. Коснулся подбородка, кончика носа. Один раз ошибся и сделал знак отмены, растянув губы. И снова писал ей буква за буквой:
– Нас обоих убьют.
Справа от неё парень, играющий на пиле, возбуждённо говорил Шели:
– Лифта? С русскими? Ты спятила? Они самые прожжённые.
– Почему, что у них есть такого, чего нет здесь? – спросила Шели и вдруг засмеялась. Её поведение сегодня было странным, вызывающим и переменчивым, но у Тамар не было на это времени.
– У них есть винт, - объяснил высокий лохматый парень с немного обезьяньей верхней губой, - эта штука влезает тебе прямо в мозг, трррр, как винт. – Шели с сомнением покачала головой. Задрожали её зелёные волосы, озаряющие любое пространство, где бы она ни находилась. – Нет, ты послушай: это фосфор с сиропом от кашля и перекисью водорода. Самая большая гадость из всех наркотиков, героин против него – трава, так забирает, и стоит всего ничего.
– Я к таким в жизни не прикоснусь, - сказала Шели, тоненько хихикая, - я максимум нюхаю.
Посреди напряжённой беседы с Шаем Тамар вспомнила, как Шели говорила в тот день, когда они встретились, что она к героину не прикасается, только травка.
Она написала пальцами:
– У меня есть план.
Он начал ей отвечать. Одна девушка обратила внимание на его странные движения и тронула за плечо подругу, чтобы посмотрела. Тамар согнулась над тарелкой и запихала в рот холодный омлет; Шай выглядел так, будто играл пальцами воображаемую мелодию.
Он сказал:
– Я употребляю.
Тамар ответила сразу, почти не поднимая головы от тарелки:
– Сказ хоч брос. – Ты сказал, что хочешь бросить. Их фразы были короткими и конкретными, и она сразу увидела, что, несмотря на всё, что с ним случилось, он может понять её даже по половинкам слов; это тоже было хорошим знаком. Как в детстве, когда им иногда запрещали разговаривать друг с другом во время еды, когда пробовали как-то ограничить их бесконечное погружение в свой собственный мир, закрытый для чужих. В те дни они ограничивались одними началами слов: я хо спа; или: ка сегод против еда.
Прошло целых две минуты, пока Шай ответил:
– Не могу сам.
– Вместе.
Он подпёр голову руками, и казалось, что его голова весит тонну. Тамар вспомнила песню, которую пела в хоре, на слова Эмили Дикенсон, она называлась "I felt a funeral in my brain".
Его пальцы вдруг так задрожали, что Тамар испугалась, что все увидят. Он написал:
– Ты одна не смо.
Она ответила: - Я смо.
А он: - Беги отсю.
А Тамар:- Толь с тобой.
Вдруг у него вырвался стон. Громкий, глубокий стон. Он резко встал и, пытаясь ухватиться за стол, опрокинул стакан.
Все замолчали. Он хотел поставить стакан на место, но его пальцы не могли его удержать. Стакан прямо прыгал, будто был смазан скользким маслом, и казалось, что он старается убежать от его руки. Ему пришлось схватить его двумя руками, чтобы поставить. Это длилось от силы три минуты, но тянулось бесконечно. Все глаза были направлены на него. Очень высокий и тонкий, он качался, как стебель на ветру. На его лице выступил пот. Все прекратили есть и говорить и смотрели на него. Он отступил назад, опрокинув стул, отчаянно и покорно взмахнул рукой и выбежал из комнаты.
Тамар набросилась на пюре, омлет, хлеб. На всё. Только чтобы не поднимать головы и не видеть их глаз.
Кто-то тихо сказал:
– Если парень сейчас не выкарабкается из этого, на всю жизнь ему крышка, – наступило тягостное молчание. Может, из-за того, что было упомянуто будущее, будущее, о котором запрещено говорить, будущее, которого нет.
Одна из девушек, наверно, недавно прибывшая, спросила, кто этот парень, который вышел, и ей ответили, что он треснутый. Ходячая трещина, сказал один парень; но кто он, кем он был, спросила девушка, и Тамар окаменела. Кто такой Шай. Кем он был. Они уже оплакивают его. Ей было больно видеть, с какой лёгкость такой человек, как Шай, становится пищей для их сплетен. Попробуй, опиши Шая, уложи им в два предложения всю эту удивительную путаницу и все противоречия, заключённые в нём.
– Он что, никогда не разговаривает? – спросила новенькая с нахальством новичков, и несколько голосов ей ответили, Тамар почувствовала, как им нравится говорить о нём, какой притягательной загадкой он им кажется; да, вначале думали, что он немой. Но играет, как чёрт. Только без допинга он не может, но когда он примет и играет – деньги так и бегут. Ты что, даже на телевидении им интересовались, сам Дуду Топаз случайно услышал его на улице и пригласил в свою передачу, но Песах не разрешил, сказал, что он не созрел для такой большой популярности...
– Это Джими Хендрикс Песаха, - сказал один из музыкантов, и Тамар услышала в его голосе знакомую зависть, пыль зависти всегда была в голосе говоривших о Шае, - и Джим Морисон [30] тоже. Море таланта, но конченый до ужаса. пусту. а. ос и раскачивались друг перед другомтичным и милым -этого напримерМоре
Она больше не могла есть. Даже для того, чтобы скрыть своё состояние. Сидела застывшая и надеялась, что никто на неё не смотрит. Её потрясение было вызвано не столько состоянием Шая, сколько его решительным отказом принять её помощь. Именно то, о чём Лея её предупреждала: он будет не готов и даже не способен помочь ей, поддержать её. "Но он просил меня прийти! – сердито заявила Тамар, когда сидела с Леей.
– Он сам позвонил и умолял, чтобы кто-нибудь пришёл его спасти!" И Лея ещё раз объяснила ей, что он до смерти будет бояться изменить что-либо в своей разрушенной жизни, и до смерти будет бояться лишиться уверенности, которую даёт ему здесь регулярное снабжение продуктом. В голове у Тамар заклубилась угроза: вот этого-то она и не предусмотрела. Как она вытащит его без его участия и, возможно, против его воли? Что-то у неё в животе опускалось и опускалось без конца. Вот тебе, девочка моя дорогая, в лилиях пасущая [31] , в облаках витающая, вот тебе, наконец, слабое место твоего мегаломанского плана.
30
Джими Хендрикс, Джим Морисон – рок-гитаристы 60-х годов.
31
" Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему; он пасет между лилиями" – Песнь песней, гл.2.