Кто-то, с кем можно бежать
Шрифт:
– Но это не... здесь, наверно, что-то ещё, а? Иначе, для чего всё это, - Тамар указала рукой на комнату, на заброшенную больницу, - не может быть, что всё это он делает только из-за нескольких шекелей, которые мы зарабатываем на улице? – Даже, если Песах предпочитает быть всего лишь "мелким удачливым жуликом", всё равно не хватает ещё одной детали в головоломке, окружающей её. Она не могла сказать себе, что. Что-то связанное с работой и прибылью. Какое-то противоречие между размерами затраченных усилий, которые она ощущает вокруг – вся эта организация, и этот огромный дом, и развозка по разным городам – и между количеством денег, которое этот Песах мог бы получить из шапок, положенных на тротуар.
Шели минуту помолчала, изгибая губы вокруг сигареты:
– Сейчас, когда ты говоришь... – Она хмыкнула, и Тамар, к удивлению, не была уверена, что она говорит правду.
– Что, ты никогда об этом не думала?
– Я знаю? Думала, не думала, какая разница. Может быть, вначале. Наверняка. Вначале много думают. Мозги работают сверхурочно. Потом, я тебе говорила – втягиваются. – Она подтянула колени к животу и съёжилась. – Ты встаёшь утром, тебя везут на выступление. На два выступления, на десять выступлений. В один день ты переезжаешь из Тель-Авива в Холон, в Ашкелон, в Нес-Циону, в Ришон. Ты стараешься не слышать парней, сидящих впереди, его сторожевых псов. Только послушав их, тебе хочется позвонить Дарвину и сказать, господин, вы в корне ошибались, человек не развился из обезьяны, обезьяна дегенерировала из человека. – Она в совершенстве изобразила обезьяну, которая чешет грудь, вылавливает блоху, осматривает её и раскусывает её между раздвинутыми губами.
– Один-два раза в день тебе покупают что-нибудь в пите. Ты ешь на улице, в каком-нибудь заброшенном дворе, в машине между выступлениями. Ты спишь. Тебя будят, ты выступаешь. Не знаешь, это Бат-Ям или Нетания. Везде одно и то же дерьмо. Все улицы и площади похожи. Все зрители похожи, всех мальчиков зовут Дин, а девочек Ифат, кроме русских, у которых это Евгений и Машенька. А все остальные просто скупердяи без имён. Позавчера один паразит кладёт мне в шапку купюру в двадцать шекелей и наклоняется взять сдачу пятнадцать, представь себе. По счастью, я не пнула его ногой в зад. Так через несколько таких дней ты уже не знаешь, утро это или вечер, пришла ты или уходишь. Ты заканчиваешь работу, аплодисменты, очень хорошо, собираешь деньги, идёшь к месту встречи, тебя ждёт машина, или она как раз ждёт в другом городе кого-то другого и ты должна целый час жариться на солнце, - пока она говорила, её лицо сморщивалось, наполнялось ненавистью и становилось взрослее её возраста, - наконец машина приезжает, твой лимузин, ламбургини, субару несчастный, ты влезаешь и сжимаешься, как только можешь, и сидишь так ещё час, чтобы придурок, который тебя везёт, не доставал тебя разговорами о теории относительности. В конце дня ты уже не помнишь, где была, что делала, и как тебя зовут, и когда ночью тебя привозят, у тебя едва хватает сил съесть пюре, которое мамочка Песаха сожгла, и ты ползёшь наверх спать. Видишь? – сверкнула она широкой улыбкой. – То, о чём я говорила: сверкающая жизнь звёзд, блистательный мир богемы! – моргнула три раза и отвесила лёгкий поклон, заканчивая выступление.
Тамар долго молчала. Чувствовала, как твердеют её мышцы, будто готовясь принять удары грядущих дней.
– А почему ты сегодня здесь? – спросила она.
– Сегодня у меня была инспекторша по надзору за несовершеннолетними, - засмеялась Шели, - какая-то фифа с дипломом, которая уверена, что она величайшее творение Бога со времён тостера. Но, по крайней мере, раз в месяц у меня есть выходной, чтобы выслушивать "но скажи мне, Шели, почему ты отказываешься помочь нам помочь тебе?"
– Почему инспекторша? Что ты сделала?
– Что я сделала? Чего я не сделала? – Она, поколебавшись, засмеялась. – У-ух, как видно, что ты новенькая... Здесь таких вопросов не задают. Здесь ты ждёшь, что тебе сами скажут. Не говорят – не спрашивают. В любом случае – ты спросила, я отвечаю: я никого не убила, кроме нескольких пачек "Мальборо", которые я перевела в свою законную собственность, не заплатив. Ты упала с кровати?
– Нет. Ты украла сигареты?
– Кошелёк у меня спёрли в первый же день, как ушла из дому. Уже на автобусной станции в Холоне. Я осталась без ничего, а для меня больше чем еда и питьё –сигареты, без них я тут же умираю с голодухи. Откуда мне знать, что у них там камеры, и сыщики, и все дела?
Динка залаяла. Упала тень. Песах стоял в дверях, заполняя собой весь проём. Тамар содрогнулась, подумав, что он слушает их уже несколько минут. Он склонил голову, чтобы пройти под притолокой. Его глаза враждебно рассматривали двух девушек, сидящих на своих кроватях друг против друга, обняв руками колени.
– Клуб мне тут устроили? – проворчал он.
– А что, нельзя? – возмутилась Шели.
Он понюхал воздух:
– Ты, придержи свой язык. И, смотри, не сожги матрац.
– Что такое? Клопы тебе тоже для чего-то нужны? Стой! Может, сделаешь блошиный цирк, как Чарли Чаплин? – и она замечательно изобразила блоху, прыгающую с руки на руку.
– Ты... – Песах прислонился к стене и потёрся об неё спиной почти незаметным движением, которое почему-то заставило живот Тамар сжаться, - жизнь тебя ничему не учит, а? – он снова говорил очень медленно, будто произнося каждое слово по буквам. – Однажды, дорогая госпожа Шели, однажды ты переступишь мою линию вот так, - он показал расстояние между двумя пальцами, - и вдруг окажешься в очень неприятном для тебя положении. Очень, очень неприятном.
Сейчас она явно увидела, как это происходит: как, без какой-либо заметной перемены в нём, толстый медвежонок превращается в дикого медведя с длинными когтями. Его кожа, подумала она в смятении, как будто кожа мгновенно высыхает у него на лице.
– Так почему ты этого не делаешь уже сейчас? – задохнулась Шели и повернулась к нему затылком, что привело Тамар в восхищение.
– Поверь мне, что это очень близко, уже очень, очень близко. В один прекрасный день ты мне подействуешь на нервы, и посмотрим, какая ты героиня. Посмотрим на тебя, как тогда. Когда ты пришла ночью вся побитая и в крови и плакала, чтоб мы приняли тебя обратно. Помнишь или забыла?
Шели сосредоточилась на сигарете. Потом проследила за кольцами дыма, выпущенными ею в потолок.
– Так что лучше сиди тихо и не порть мне новенькую. Зззпускайтесь-ка лучше обе на кухню помогать с ужином.
– С пюре, - поправила его Шели. Он взглянул на неё убийственным взглядом и вышел.
– Как ты его не боялась, - сказала Тамар.
– Что он мне сделает? Я ему необходима. Он от меня не откажется.
– Почему?
– Знаешь, сколько я ему приношу каждый день? Пятьсот шекелей точно.
– Пятьсот? – ужаснулась Тамар. Только за пение?
– Я не пою, - засмеялась Шели, - я подражаю. Такая пародия на певиц. Рита, Юдит Равиц, в таком роде.
– Так почему ты не работаешь сама? – спросила Тамар. – Почему ты должна отдавать ему деньги?
– Потому что одной на улице не сахар. Два-три дня ещё ладно. Тебя только изучают издали. Проверяют, может ты подставная или что. Потом начинается настоящее дерьмо. Верь мне, я пробовала. Слышала, что он рассказывал. Вернулась на четырёх.
Тамар обдумывала услышанное. Через минуту попросила:
– Покажи Риту.
– Для тебя? Персональное представление как бы? – сказала Шели. – Ноу проблем, - встала на кровати и набрала полные лёгкие воздуха. Тамар начала улыбаться.
Она изобразила Риту, Мадонну и, наконец, Ципи Шавит с "Все ушли на Джамбо". Петь она не умела. Идан содрогнулся бы от неё, но у неё был радостный, бурлящий талант и здоровая, не извиняющаяся грубость, и Тамар смеялась до слёз и думала, что с Иданом и Ади смех всегда был совершенно другой, от головы.
Потом Шели устала и мгновенно исчезла. Просто вытянулась на кровати во всю длину, сказала "Спокойной ночи", укрылась с головой и через секунду захрапела.
Тамар сидела на краю своей кровати, слегка удивлённая таким быстрым расставанием. Потом кивнула Динке и прошептала ей: "Пошли". Решила, что пойдёт помогать на кухне, и потому, что побаивалась Песаха, и потому, что думала, что, чем больше будет ходить по этому дому, тем больше поймёт. Поймёт себя перед тем, что её ждёт.