Кубанский шлях
Шрифт:
– Ничего, сквозь одёжу неглубоко.
– Тебе повезло, что старый он. Зубы слабые. А то бы горло перекусил-то.
Степан, повернувшись к собаке, приласкал её:
– Спаситель мой. Товарищ верный...
– Что ж он у нас без клички? Давай, так и назовём его - Верный.
– Пусть будет Верный. И ты, Фрол, первый друг мой. Да возблагодарим Матерь Божию за Спасение - торжественно произнёс он и, крестясь, прошептал молитву. Затем, по своему обычаю, Степан поцеловал крест, достал заветный образок и, его также целуя, молвил:
– Благодарю и тебя,
Фрол лукаво хмыкнул в бороду.
10. Андрей Барятинский
В просторное помещение ямской станции вошёл смотритель и, потирая замёрзшие руки, предложил пассажирам:
– Господа, а не откушать ли нам чаю? Свободных лошадей нет, так что придётся подождать ещё пару часов.
Чиновник, ехавший в соседнюю губернию по казённой надобности, возроптал, было:
– Сколько можно?! У меня важные государственные дела, они-то не будут ждать. Некогда и чаи распивать. Лучше поторопи ямщиков.
– Чайку - это хорошо, можно согреться. Такая стынь на улице, - тепло и спокойно проговорила миловидная дама средних лет, снимая серый салоп. Остальные поддержали её: прапорщик с пробивающимся баском, его денщик, или скорее дядька, да щеголеватый молодой господин, видно, из мещан, но почему-то с гусарскими усами и бачками. Они с готовностью уселись за прямоугольный стол, покрытый бурой выгоревшей скатертью.
– Помоги мне, дружок, - обратился станционный смотритель к дядьке юного офицера, - жена моя в тягостях, уехала рожать к матери, один перебиваюсь по хозяйству, - виновато проговорил он.
Пока смотритель готовил посуду да нехитрые заедки, как-то: мочёные яблоки, чёрствые бублики и вишнёвое варенье, - дядька прапорщика, Евтеич, раздувал сапогом полуведёрный самовар, приговаривая:
– Ишь, разбуянился, запыхтел. С самоваром-буяном чай важнее и беседа веселее.
Все, глядя на старика, заулыбались.
– А вы, по какой надобности едете на Юг, Андрей Ильич?
– спросил чиновник офицера, продолжая прежний разговор, - там, говорят, очень опасно.
– Служить Отечеству! - пламенно воскликнул юнец, - служить, живота не жалея!
– Да война, вроде, окончилась, мир заключён, - с лёгкой иронией улыбнулся чиновник, вполне понимая пылкость юноши.
– Хотя, если турок говорит о мире, значит, будет война.
– Я, батюшка, - встрял в разговор дядька, - чаю, с турками каши не сваришь. Хочешь чтобы турок тебя послушался - ударь его палкой. Иначе мира не будет. Я в прошлую турецкую канпанию обзнакомился с ними. Верить им - нельзя. Ещё Пётр Первый говаривал: бабе не верь, турку не верь, непьющему не верь.
Все рассмеялись.
– Мой барин, - он с любовью посмотрел на воспитанника, - храбрый вьюнош и своего добьётся.
– Заслужу награду, получу чин, и батюшка представит меня ко двору, самой императрице, - пояснил юнец.
– А кто же у Вас батюшка?
– спросил молодой человек в бачках.
– Князь, действительный статский советник.
Молодой человек заинтересовано посмотрел на юного офицера.
– Эге, ж!
– воскликнул он, - и Вы начинаете службу
– Нет, в полку числился со штык-юнкера. Теперь уж прапорщик. Как сказано в табели о рангах: "Отечеству никаких услуг не покажут, и за оные характера не получат"! У нас все мужчины в роду начинали службу с самых низших званий.
– Господа, чай готов!
– смотритель разлил по чашкам напиток.
Чай получился душистый и вкусный, что редко случается на ямских станциях.
– Божественно!
– воскликнула дама, - сюда бы ещё пирожных!
– Или пряников!
– мечтательно добавил молодой человек в бачках.
– Вот бублички, яблочки мочёные. Угощайтесь, - суетился смотритель.
– А Вы не хотите назвать своё имя, любезный? - обратился к любителю пряников чиновник.
– Егор Мокошин, - представился тот, - мастер куафер, по-нашему цирюльник. Но не только брадобрей. Могу причёску сделать. И дамскую тоже. Учился у французов. Служил в разных местах, даже в фиятрах, причёсывал актёрок. Вот решил поискать счастия в южных краях.
– А что, Евтеич, - воскликнул юный офицер, - не взять ли нам цирюльника на службу? Ведь ты подстричь, расчесать толком не умеешь. Какой я буду офицер с твоей стрижкой? Да и веселее нам станет.
– Ваша барская воля. Только до сих пор Вы обходились моими трудами?
– обиделся дядька.
– Юн был. Довольствовался малым.
– Ну, если я Вам не гожусь, извольте отправить меня в деревню. Домой.
– Да годишься, годишься! Не обижайся, Евтеич. Чего бы-то советовался с тобой, если б не годился.
– Пойдёшь ко мне?
– обратился он к цирюльнику.
– Эге, ж, - без раздумий согласился Егор.
– Вот и хорошо. Зовут меня Андрей Ильич, ты уже слышал. Дядьку моего можешь звать Евтеич. Хотя он заслуженный воин, можно сказать, герой турецкой войны. Сколько ты просишь платы за труды?
– Три рубля в год.
– Эко загнул, - хмыкнул Евтеич, - хватит и одного. Питаться со мной будешь.
– Эге, ж, - Егор кивнул головой.
– Что ж, договорились, - обрадовался Андрей, - покажешь потом свои рекомендации.
– Сами поглядим, что за птица, - буркнул Евтеич.
– Господин смотритель, нельзя ли не два, а три места в карете?
– прапорщик обратился к смотрителю.
– Слушаюсь, Ваше благородие.
Вскоре появилась карета, и начался долгий путь с пересадками к южным рубежам империи.
За три недели путешественники одолели по почтовому тракту четырнадцать станций. В степи дули резкие восточные ветры, отплясывали свой единственный танец мокрые снежинки. Привычные к любым капризам непогоды почтовые лошадки спокойно трусили по мокрой дороге. В памяти Андрея всплывали картины прежней жизни в Санкт-Петербурге, в стенах родительского дома. Он, пухленький, румяный мальчик, возвращается с няней с прогулки. У парадной лестницы стоит маменька. За давностью лет её образ несколько размыт. Но вспоминаются ощущения радости, тепла, нежности. Она поднимает его на руки и целует, целует. От неё исходит удивительный, волшебный аромат.