Куда идем мы…

Нестеров Вадим

И застыл соляным столбом.

В смысле — совсем застыл, как статуя.

Четвертый мог бы подумать, что старичок уже того, дуба дал — но глазки, заблестевшие совсем по-молодому, выдавали аксакала. Наконец, он совладал с собой.

— Какая ряса… — не сказал, а скорее простонал он. — Это же модель FDJ-567Y! Причем коллекционный вариант!

И он завыл от восторга. Потом, как клещ, цапнул Четвертого за рукав, потер материал между пальцами, еще немножечко повыл и продолжил:

— Юноша, знали бы вы — сколько я в молодости сил положил на поиски этой модели! Сколько бабок в это дело влил,

но они уже тогда были запредельной редкостью! Вы посмотрите, вы посмотрите на нее! Это универсал, носи хоть с первого уровня, а какой крой? Вы посмотрите на крой, на переход от плеч к рукавам! Ее не стыдно надеть любому хаю! Теперь такого уже не делают, потому что некому такое делать! Таких модельеров больше нет и скоро совсем не будет!

Он опять цапнул Четвертого за рукав, и начал заглядывать ему в глаза, как напрудивший лужу щенок, вымаливающий у хозяина прощение.

— Юноша. Юноша. Юноша, вам обязательно нужно посмотреть мою коллекцию. У меня более ста шестидесяти ряс. Вы скажете — это немного, а я отвечу — так это смотря какие рясы! Я слишком себя уважаю, чтобы тащить в коллекцию ширпотреб! У меня только редкие экземпляры, некоторые — просто уникальные. Ну, не такие, конечно, уникумы, как ваша — я отдаю себе отчет, я не сумасшедший, но есть вещи, за которые никому не стыдно. У меня есть две желтых RD-177-х, причем одна с отложным воротником! Это была пробная партия, не пошедшая в серию! Заметьте, я ничего не говорю за обмен, я честный коллекционер, и понимаю, что мне нечего вам предложить! Но, может, вы рассмотрите пул? Скажем, три-четыре по-настоящему уникальные вещи, включая синий «Марио» 777 серии, с багровой оторочкой!

Четвертый открыл было рот, но настоятель не дал ему ничего сказать:

— Подлинник! Подлинник! — кричал он, как будто его кастрировали. — Даже не сомневайтесь, я готов на любую экспертизу, даже у Френка Лысого, чтоб он сдох! У меня только подлинники, я не держу копии, я коллекционер, а не на помойке себя нашел! А? Синий «Марио три топора», два желтых RD-177-х и, скажем, винтажный R2D2 на 30 уровень? А? Как вам такой комплект?

Четвертый открыл было рот, но старичок, все прочитавший по глазам, вновь его упредил:

— Пять! Хорошо, пусть будет пять реликтов. Даю сверху SS-33 от самого Хьюго Фердинанда! Черную! Черную, не сомневайтесь, не темно-синюю! Если вам скажут, что их больше нет на Земле, что все ушли в Верхние Планы — плюньте в глаза! У меня есть. Я вам покажу. Ну? Берете?

И он посмотрел в глаза Четвертому взглядом человека, вербующегося на урановые рудники ради жизни своих малолетних детей.

— Я… Я не могу… — пролепетал Четвертый.

После этого старик тихо, по-стариковски заплакал.

— Да я все понимаю. — шмыгал носом он. — Простите меня, юноша. Это было какое-то помутнение сознания. Наваждение какое-то. Что же я такое вам наговорил? Это все пыль! Это кладбищенский тлен в сравнении с великолепием, надетым на вас! Вся моя коллекция не стоит одного рукава вашей рясы. Даже если я доложу к ней монастырь, вы мне, разумеется, откажете — и правильно сделаете, я бы тоже отказал.

Дальше он начал причитать что-то уже совсем неразборчивое, лишь иногда сбиваясь на словосочетания «отчего ты мне не встретилась» и «как боится седина моя твоего локона».

А в финале — рухнул перед Четвертым на колени.

— Мне нечего вам дать, юноша. — сказал он, заламывая руки. — Мне нечем прельстить вас, неведомый пришелец из мира моих вековых грез. Я могу только униженно молить. Вы молоды, я уже стар, у меня глаза на закат, а у вас — на рассвет. Я может быть, скоро таки умру. Сделайте мою смерть счастливой — подарите мне свидание с НЕЙ.

Он обнял ноги Четвертого и зарыдал:

— Только одну ночь! Только одну ночь с любимой! Дайте мне ее на ночь! Не за деньги, не за услуги — просто из сострадания с ближнему, к умирающему старику! Вы же монах, юноша, вы должны быть милосердны. Только одна ночь! Клянусь — я буду только смотреть на нее, ну может быть только иногда — гладить ее рукой. А утром я вам ее верну, и вы отправитесь дальше в свое обреченное паломничество. Уйдете навсегда. Как миг! Как сон!

И тут старикашка неожиданно начал стучать лбом об пол, отбивая поклоны.

— Не погуби, родимец!!! — рыдал он. — К милости твоей взываю, милосердия алкаю! Сильный, крепкий, помилуй мя! Одна ночь, только одна ночь! Потом верну! Мы, монахи, не обманываем друг друга!

— Да перестаньте вы!!! — Четвертый наконец вышел из ступора. — Конечно же, я вам одолжу ее на ночь! Это такой пустяк, что об этом даже не стоит говорить!

Видя, что дедуля как заведенный стучит лбом о доски пола, он махнул рукой и стянул рясу через голову, оставшись в одном нижнем белье.

— Вот, держите! — и он протянул рясу настоятелю.

Тот принял ее двумя руками и не дыша, не сдерживая слез. Потом зыркнул глазами на правого телохранителя, и тот, поняв все без слов, снял с себя рясу и протянул Четвертому на сменку.

— Вас отведут в гостевые апартаменты и накормят. — безжизненным, как у робота, голосом сказал настоятель. — Говорить ничего не буду — за такое не отдаришься.

Старик повернулся и с предельной осторожностью, как будто нес полную тарелку супа, двинулся в сторону своих покоев. Телохранители последовали за ним.

Четвертый пожал плечами и пошел в гостевой дом. Там он рассказал все Психу, смывшемуся сразу после молебна и потому к высочайшей аудиенции не допущенному.

Псих почесал в затылке и сказал:

— Фиг его знает. С коллекционерами не угадаешь. Я с ними сталкивался — они на всю голову отбитые. Может хату на тебя переписать, а может кадык выгрызть. Говорю же — не угадаешь. У них под черепной крышкой тараканы в палец длиной. Отдал и отдал. Может быть, если бы не отдал — он бы тебя на азу по-татарски нарубил, а я и добежать бы не успел. Давай спать, а утром будем разбираться.

* * *

Некоторое время спустя, пару часов пополуночи Псих и Четвертый мирно спали в мягких кроватях и даже Драк похрапывал в стойле.

И только настоятель монастыря безутешно рыдал. Он рыдал все это время, не останавливаясь, и дежурные монахи, не зная, что делать, растолкали двух его телохранителей — самых близких игумену людей.

Когда они вошли в келью, настоятель посмотрел на них заплаканными глазами и сказал:

— Пять часов! — и вдруг икнул. — Всего пять часов осталось. Через пять часов мою любимую заберут у меня.