Кудесница для князя
Шрифт:
Унху подошёл, распахивая ворот малицы. Таскув протянула ему навстречу руку, коснулась запястья и тут же оказалась в его объятиях, которые после прохладной ночи показались такими горячими. Унху принялся гладить её ещё не собранные в косы волосы, покрывать поцелуями лицо и ладони.
– Мы должны были встретить это утро вместе, – прошептал он ей в висок. – Далеко отсюда.
– Будет другое утро, – улыбнулась Таскув. – Надо немного подождать.
Пока чужеземцы в пауле, им не уйти, ведь не просто так пришли: она им понадобилась. В случае чего её скоро хватятся. А значит, достаточно далеко сбежать не получится: погоню быстро снарядят.
Унху понимающе промолчал. Он лёг рядом и обнял Таскув прямо вместе с одеялом, уткнулся лицом в её шею. Она положила ладонь ему на грудь, чувствуя, как та приподнимается при дыхании, и невольно задышала в такт с ним. Иногда в такие моменты сердце охотника начинало неистово колотиться, а кожа раскалялась, словно железо в огне. Неспешно блуждающие по её спине ладони становились смелее, а поцелуи – глубже и нетерпеливее. Но Унху всегда брал себя в руки. И за это Таскув была ему благодарна. За то, что не торопит, хоть и знает, что она готова принадлежать ему безраздельно.
– Не боишься? – чуть сонно пробормотал охотник.
– Чего?
– Без дара своего остаться. Наверное, это как часть себя потерять. Был целым, и вот…
– Ты – часть меня, – слегка коснувшись кончиками пальцев губ Унху, прервала его Таскув.
И почувствовала, как он беззвучно улыбнулся. Они вновь затихли, прижавшись друг к другу.Небо медленно светлело, и утренняя промозглость отступала из дома под натиском разгоревшегося во всю силу очага. Закаркала где-то проснувшаяся ворона, голос её подхватила вся стая, пронеслась над крышей и стихла.
Кажется, они оба задремали, но первым встрепенулся Унху. Охотничий слух не подвёл. Несколько человек неспешно шли к дому, тихо переговариваясь. А на улице-то совсем рассвело! Таскув оттолкнула Унху, и тот едва не скатился с постели кубарем, но вскочил на ноги и оправил малицу. Сел у огня, будто там и был всё время, вороша угли. Таскув встала тоже, поспешно накинула поверх тёплого суконного платья халат и перехватила его расшитым поясом. Вот только занятие себе придумать не успела, а потому, когда в дверь заглянул отец, просто встала посреди комнаты, чувствуя себя невероятно глупо.
Тот окинул её и Унху взглядом, нехорошо нахмурился и процедил тихо:
– Кажется, я сказал, чтобы ты и близко к моей дочери не подходил! – его глаза яростно сверкнули.
Грозен бывает славный воин Ойко, если его за живое задеть, пусть такое случается нечасто. Тогда лучше поостеречься: пронесётся гневом, как ураган по осени – только клочки потом собирай, что от обидчика останутся. А дома-то с дочерьми, точно добрейший пёс, хоть на загривок к нему залазь. Но Унху невзлюбил сразу, как тот, едва повзрослев, повадился возле Таскув околачиваться. Да и как позволить, если старшая дочь другому обещана? По всем обычаям двух родов – Пор и Мось. Никогда и никто не нарушал их. Бывало, проводили обряд без любви, да разве этим кого удивишь… Время после кого угодно в одну связку свяжет. Не любовь появится, так уважение и привычка – порой для справной семьи и не надо ничего больше.
А заверения в том, что, кроме дружбы, между Таскув и Унху ничего нет, проницательного отца не убедили. Как мог он огораживал дочь от ненужных ухаживаний: всё равно ничем они не закончатся, только сердце зря терзать. Правда, помешать так и не смог.
Да и Унху его не больно-то боялся. Чего таить, любил позлить нарочно, сколько Таскув его ни одёргивала. Вот и теперь глянул уверенно, оскалился:
– Да где ж я подошёл? Вон как далеко сижу.
Ойко только зубы сжал, но ничего не ответил. Видно стоял сейчас кто-то за его спиной в ожидании – не время для семейных распрей. Он вошёл в дом, а за ним степенно шагнули старейшины и вчерашние чужеземцы. Теперь рук им никто не вязал, даже воины не сопровождали. Знать, договорились всё-таки. Помогла им Таскув и уберегла от смерти – свою же ошибку исправила. Неужто благодарить пришли?
Старейшины с удивлением посмотрели на Унху, которого отец безуспешно пытался заслонить собой, но выгонять не стали. Стало быть, ничего, что для его ушей не предназначено, говорить не собирались.
Таскув жестом пригласила их сесть у очага, те с благодарным кивком устроились у огня, оттеснив Унху в тёмный угол. Чужеземцы встали рядом с ними, ухватившись, видно, по давней привычке за пояса, где уже снова висели мечи в ножнах. Доброе оружие, да не всегда для добра предназначенное.
– У этих людей есть к тебе просьба, светлая аги, – снова обратился Альвали к Таскув. – Вчера мы их не выслушали толком, но они за важным делом пожаловали. И отлагательств оно не терпит. Но сначала мы хотели спросить у тебя, захочешь ли ты просьбу ту исполнять. Мы-то можем решить, нужно оно или нет, но неволить тебя не станем.
Отомаш напряжённо вслушивался в то, что говорит старейшина, но, видно, почти ничего не понимал, а потому недоверчиво хмурился. Знать, боялся, что не так передадут его слова, исказят по недоброму умыслу. Хоть и приняли их теперь, как гостей, а застарелой, словно копоть на стенах, неприязни всё одно не скроешь: давала о себе знать вражда, которая и утихла с течением лет, но не пропала совсем, как загнанный травами внутрь груди кашель. Сын Отомаша, напротив, беспокойства не выказывал и даже кивнул, когда Альвали замолчал. И любопытно вдруг стало, откуда он вогульскому обучен? И зачем?
После Смилан наклонился к отцу и что-то ему сказал. Лицо Отомаша тут же разгладилось. Все обратили взгляды на Таскув.
Она провела рукой по волосам, жалея, что не успела заплести косы – стыдоба! – и неспешно подошла к муромчанам. Придется, хоть такой растрепухой, всё равно держаться подобающе. Но от пристального взгляда Смилана предательский жар бросился к щекам. Что ж он всё время её разглядывает, как зверюшку какую чудную? А совсем подурнело, когда Таскув увидела заткнутый за его пояс нож Унху.
Она подавила вздох и невольно сцепила перед собой руки.
– Я слышала вчера, что хворает ваш вождь…
– Княжич Ижеслав, – кивнув, уточнил воевода. – Старший сын нашего князя Гордея Мирославича.
Как будто это было для него очень важным, чтобы шаманка запомнила их мудрёные, никакому разумению не поддающиеся имена. Она коротко улыбнулась.
– Стало быть, вы хотите, чтобы я помогла вам? Излечила его?
– Истинно так, светлая… аги, – Отомаш коротко глянул на сына.
Тот подавил едва заметную улыбку. Знать, учил чему-то отца, чтобы хоть какую-никакую дань уважения оказать девушке, у которой о спасении просить приходится. Да немногое тот запомнил, а потому боялся ляпнуть что-то не то.