Кукушка
Шрифт:
— Замёрзла?
— Да.
У девочки зуб на зуб не попадал.
— Сейчас обогреемся, — сказал Жуга, ставя в угол посох и снимая промокший плащ. — Садись в кресло, я схожу в подвал, принесу угля. Ничего не трогай.
— А он… — открыла было рот Сусанна, глядя Рутгеру в глаза, и не закончила фразы.
— Он тебя не тронет. Он обещал.
Девочка осталась одна. Белый волк прошёл к камину, несколько мгновений всматривался в его чёрное жерло, с неодобрением обнюхал старый мокрый пепел, фыркнул и улёгся на пол, положив на передние лапы лобастую голову. Сусанна огляделась.
Было темно и холодно. Окна были наглухо занавешены тяжёлыми портьерами (неслыханная вольность по нынешним временам). На подоконнике стояли кадки и горшки с засохшими растениями. Вдоль стены, до потолка, тянулись полки, полки; длинными рядами на них громоздились книги, свитки, раковины, книги, пыльные кораллы, снова книги, камни и разнокалиберные банки синеватого стекла с мутным содержимым. Заинтересовавшись, девочка подошла поближе и вздрогнула, разглядев за выгнутыми стенками какое-то морское существо, казалось, целиком состоящее из щупальцев, когтей и белых кольчатых присосок. Она бросила взгляд на другие банки — везде было то же самое. Существа были мертвы и заспиртованы. Что до книг, то все они были толстые, в переплётах, с тиснением. Сусанна никогда не видела столько книг. Она провела рукой по корешкам, посмотрела на ладонь и снова вздрогнула: дом отсырел и был заброшен, на ковре и обоях расползались пятна плесени, однако на книжных полках не было ни пылинки. «Лучше и в самом деле ничего не трогать», — рассудила девочка, прошла до кресла, осторожно пощупала его и погрузилась в кожаные скрипучие глубины. Погрызенные мышами старые подушки сипло выдохнули, прорехи встопорщились конским волосом. Заклубилась пыль. Сусанна оглушительно чихнула и вытерла нос. Украдкой взглянула на Рутгера. Волк глядел на неё снизу, мрачно и с неодобрением. Лицо наёмника, обычно неподвижное, в животном облике вдруг обрело скупую и пугающую мимику — влажный блеск ноздрей, подёргивания чёрных губ, движение бровей… На шее у него болтался на верёвке нож из жёлтой бронзы с кольцом вместо рукояти и какой-то надписью на лезвии. Увы, читать Сусанна не умела.
Заскрипела лестница — это вернулся Жуга с мешком угля в одной руке и сухими дровами в другой. Без церемоний пересыпав уголь в ведёрко, он выгреб из камина старую золу, сложил полешки домиком, выбил искру и затеплил огонь. За дровами последовал уголь, он дал жар, и в комнате стало вполне уютно.
От промокшей одежды заструился парок. Сусанна поёжилась. Жуга посмотрел на неё и понимающе кивнул.
— Пойди переоденься, — сказал он.
— Во что? У меня ничего нет.
— Там, за шторами, есть комната. В ней шкаф с платьями, комод с бельём… Посмотри сама. Наверное, всё это будет тебе велико, но это лучше, чем ничего. Подбери себе, что подойдёт.
Сусанна покосилась на закрытую дверь и нерешительно поёрзала.
— А там… никого нет?
— Никого там нет и никто не войдёт в этот дом, — устало заверил её травник, прошёлся пятернёй по волосам, стряхнул с пальцев воду и поморщился. — Иди, не бойся. Мне тоже надо переодеться. Яд и пламя, как давно я здесь не был… Так… Я смотрел: все свечи съели мыши, но ты открой шторы: света с улицы должно хватить.
Последние слова немного успокоили девочку, и она ушла. Вернулась она минут через пятнадцать, переодевшись в платье из красной фламандки. Конечно, выбрала она самое красивое, что нашла, хотя платье было ей длинно и безнадёжно велико — края корсажа полностью сошлись, и всё равно оно висело на плечах у девочки как на вешалке. В одной руке она несла груду промокшей одежды, второй поддерживала подол. С плеча свисали плед и одеяло. Жуга бросил на неё критический взгляд и одобрительно кивнул.
— Ну вот, — сказал он, — по крайней мере, теперь ты не замёрзнешь. Одежду брось на пол. Да, прямо здесь. Раскладывай.
От камина тянуло ровным сильным жаром. Пламя гудело в трубе. Комната совсем согрелась, и даже волчья шерсть просохла и распушилась. Рутгер дремал. Жуга раздобыл вина, уже откупорил одну бутылку и теперь помаленьку отхлёбывал прямо из горлышка. Когда Сусанна кончила возиться с тряпками, он кивнул ей на большую оловянную кружку, подвинутую ближе к огню. Девочка помедлила, взяла её и села на пол, на коврик, поближе к огню.
— Садись в кресло, — предложил Жуга, привставая.
— Нет, я здесь… Здесь теплее.
— Ну… как хочешь. — Он пожал плечами и опустился обратно.
Сусанна поднесла кружку к губам и сделала глоток; терпкая сладость мягко скользнула в желудок. Похоже, Жуга добавил в вино пряностей и сахару. По жилам сразу побежало тепло.
— Там кровать, — неловко сказала она, глядя в багровую глубину.
— Она одна, — устало ответил травник, глядя в камин. Он с благодарностью принял плед, хлебнул вина и провёл рукою по лицу. Потряс головой. — Можешь ложиться, я спать всё равно не буду, — сказал он. — Здесь давно никто не живёт, поэтому клопов тут нет. Нужный чулан внизу, но там темно, не дай бог упадёшь с лестницы. Если захочешь по делу, под кроватью есть посудина.
— Я не хочу. — Девочка покраснела и огляделась. — Мы теперь будем здесь жить?
— Мы? — Травник поднял бровь. — Не знаю. Я об этом не думал. Пока нам просто нужно место, чтоб передохнуть. Я надеялся, ты захочешь здесь остаться. Это хороший дом, а Цурбааген — не самый плохой город. Ты могла бы наняться к кому нибудь служанкой или пойти в ученицы к стряпухе… Яд и пламя, я не знаю. Лето кончается, тебе надо как-то жить, что-то делать, если не хочешь умереть с голоду. У меня припасено немного денег, но их не хватит надолго.
— А что будешь делать ты?
Жуга поднял глаза вверх и тронул свисающую рыжую прядь.
— Ну, для начала я завтра схожу на рынок, попрошу цирюльника подстричь мне волосы и выбрить тонзуру, а то и вправду слишком приметно… Потом куплю еды и принесу тебе чего-нибудь переодеться — нельзя же, в самом деле, всё время ходить в одном платье, а Гертины тебе велики. Потом…
— Герта? — перебила его Сусанна. — Её звали Герта, да?
Травник нахмурился:
— Да.
— Расскажи мне про неё! — потребовала она.
— Зачем? Тебе это ни к чему. Иди-ка лучше спать.
— Я не хочу спать, — запротестовала Сусанна. — Я лучше посижу с тобой. Расскажи! Это было давно? Ты любил её?
— Любил? Нет… Она просто… ну, была мне другом.
— А куда она подевалась? Она умерла?
— Ну, в какой-то мере — да… — неохотно признал травник.
— Расскажи!
Жуга зевнул до хруста в челюстях и несколько минут сидел молча, целиком уйдя в воспоминания. Затем заговорил. Белый волк смотрел на него пристально и печально, будто что-то понимал. Его глаза, голубые, как небо, с ошеломительно маленькой для собаки радужкой, казались чем-то чужеродным на мохнатой морде. Блики огня играли на бронзовом ноже. Миновал час, а рассказ всё длился. Сусанна с замиранием сердца слушала о собаках и старьёвщике Рудольфе, о варягах и о путешествии на Запад, к острову пингвинов, о загадочной игре и об эльфийском мальчике, и как тот возмужал, а его дракон поднялся на крыло. Жуга пьянел всё больше, открыл вторую бутылку; в глазах его блестели огоньки воспоминаний. Волк давно уснул. В камин два или три раза подбрасывали угля. Наконец рассказ стал подходить к концу, Жуга говорил всё медленнее, часто замирал, подолгу вглядываясь в огонь, а под занавес истории, не добравшись до финала, незаметно для себя уснул прямо в кресле, поджав ноги и опустив на плечо вихрастую рыжую голову. Кресло было широченным и глубоким, как шахта, в нём вполне можно было устроиться на ночлег. Сусанна выждала минуту или две и встала. На цыпочках подобралась к травнику и склонилась над ним. Во сне лицо его расслабилось, черты обрели несвойственное им спокойствие. Сусанна долго вглядывалась в шрам на его виске, в тонкий абрис губ, сжатых даже во сне, в короткую щетину рыжей бороды, затем придвинулась и тихо тронула его губами в щёку. Жуга заёрзал, застонал, выговорил что-то непонятное, но не проснулся.
— Всё равно ты будешь мой! — прошептала Сусанна, замирая от собственной дерзости. По спине у неё побежали мурашки.
Она осторожно приняла из пальцев травника опустевшую бутылку, поправила на нём плед, а сама вернулась на пол. Стараясь не греметь ведёрком, она рукой подбросила в камин угля, чтобы дольше держалось тепло, отряхнула ладошки, завернулась в одеяло и вскоре уснула у травника в ногах.
Стук в дверь сперва показался Ялке вырванным из её сна. В последнее время в её восприятии настолько перемещались день и ночь, сон и явь, жизнь и смерть, что составные части одного зачастую казались элементами другого, и наоборот. Да и в самом деле, кто мог прийти в середине ночи? Хозяин корчмы? Вряд ли… зачем? Карел? Этот остался в подземелье с гномом, да и постучался бы в окно, не в дверь.