Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII века)
Шрифт:
В своих «Sermones vulgares seu ad status» Жак де Витри пишет о том, что проповедник должен обращаться по-разному к разным категориям духовных лиц: прелатам, священникам, каноникам, монахам, монахиням разных орденов — и к мирянам: беднякам, больным, прокаженным, крестоносцам, паломникам, женатым людям, вдовам, незамужним девицам, мальчикам и юношам; а также к князьям, рыцарям, купцам, работникам, морякам [133] — классификация дробная и опирающаяся на несколько критериев, чтобы не сказать — бессистемная. Это многоликое общество (multipharie) объединяется в «единое тело» церковью под властью Христа [134] .
133
Precher d’exemples, p. 48.
134
Жак де Витри. Цит.: Duby G. Op.cit., p. 376–377.
Пестрота и разнородность общества сделались проблемой в период роста больших городов, когда на смену межличным социальным связям начали приходить более анонимные отношения, опосредованные вещами, товарами и деньгами. Эти две модели социального общения видны в следующем «примере» Этьена де Бурбон. Во время своего странствия лионский архиепископ повстречал на каком-то острове старца, сидевшего в землянке и поглощенного письмом и чтением. Он назвался епископом близлежащего города и сказал, что прихожан у него наперечет и каждого из них он знает по имени. «А как у вас обстоят дела?» — спросил он архиепископа. Тот признался, что в его епархии бесчисленное множество прихожан и ни имен, ни жизни их он не знает. Старец: «Богом клянусь, бесчисленным подвергнетесь вы мукам» (ЕВ, 400). Этот «пример» идет под рубрикой «О небрежении», — имеется в виду нерадивое отношение духовных пастырей к своим обязанностям в отношении верующих. Прелат, который не знает и, добавим, уже не в состоянии узнать жизнь и имя каждого им пасомого, не может должным образом печься о его душе.
107
Садовые работы, внизу — игры с трещотками. Миниатюра из фламандского календаря начала 16 в.
108
Жатва, внизу — побивание петуха. Миниатюра из фламандского календаря начала 16 в.
Это меняющее свою природу общество сложно еще и потому, что в нем усиливается вертикальная динамика. Если в более ранний период каждый на протяжении своей жизни оставался в одном и том же социальном разряде, то теперь наблюдается интенсивная мобильность. Некий покрытый паршой мальчик пришел, побираясь, в город и известен был под кличкой scabiosus («запаршивевший»). Но постепенно он разбогател и занялся ростовщичеством. По мере роста его богатства и влияния его звали сперва Martinus Scabiosus, затем dominus Martinus, когда же он сделался одним из первых богатеев города — dominus Martinus, а потом — meus dominus Martinus. (По-французски эти обозначения звучали бы так: Martin le galeux, «чесоточный», maitre Martin, seigneur Martin, monseigneur Martin — EB, N 415). Восхождение ростовщика по социальной лестнице, натурально, завершилось низвержением его в ад.
Общее осуждение богатства и приверженности к земным благам блекнет при сопоставлении с теми проклятьями, которые проповедники обрушивают на головы ростовщиков. Здесь они не знают ни устали, ни удержу в нагнетании свидетельств того, что ростовщик — злейший враг Бога. «Ростовщичество противоречит божественному праву, естественному праву и позитивному праву» (SL, LXXXVII). Следовательно, оно враждебно Богу, природе и человеку.
Как мотивируют авторы «примеров» эту ненависть? Грех ростовщичества представляется чрезвычайно тяжким и особенно трудно искупаемым потому, что нет другого греха, который когда-нибудь не отдыхал бы; прелюбодеи, развратники, убийцы, лжесвидетели, богохульники устают от своих грехов, между тем как ростовщичество действует непрерывно. Даже когда сам ростовщик спит, его дело бодрствует, и он продолжает получать наживу [135] . Господь заповедал добывать хлеб насущный в поте лица, тогда как ростовщик наживается, не трудясь, и тем самым идет против Бога (DM, II: 8). Любой человек воздерживается от работы в праздничные дни, тогда как «волы ростовщика», то есть деньги, всегда трудятся, оскорбляя Бога и святых. В силу этого справедливо, что поскольку ростовщик грешит без конца, то и посмертные его муки должны быть бесконечны (ТЕ, 306). Процентщики грешат против природы, желая, чтобы динарии порождали динарии, подобно тому как скот рождает скот. Торгуя ожиданием денег, то есть временем, ростовщик нарушает всеобщий закон, следовательно, он — вор, ибо время есть достояние всех творений. Он продает свет дня и покой ночи, а потому не должен обладать тем, что продал, а именно, вечным светом и покоем (ТЕ, 304), и понапрасну читают «Requiem» за упокой души того, кто, вечно наживаясь, не давал покоя ни ночи, ни празднику (ТЕ, 15).
135
Thomas of Chobham. Summa confessorum (цит. по: Le Goff J. The Usurer and Purgatory.
– The Dawn of Modern Banking. New Haven — London, 1979, p.32). Cp. Hervieux, 311. См. также: Le Goff J. La Bourse et la Vie. Economie religiouse ou Moyen Age. Paris, 1986.
109
Косьба. Миниатюра 14 в.
110
Жатва. Миниатюра 14 в.
111
Молотьба. Миниатюра 14 в.
112
Изготовление вина. Миниатюра 14 в.
113
Сеяние. Миниатюра 14 в.
114
Сбор плодов. Миниатюра 14 в.
Когда умирает богач, говорит Одо из Черитона, звери образуют процессию, — такие процессии изображаются на стенах церквей: свиньи, волки и прочие твари несут крест и свечи; господин Беренгарий, то есть медведь, служит мессу; лев с другими зверями пируют. Неужели благодаря реву стольких животных душа ростовщика или грабителя рыцаря доберется до небес? Чем больше звери празднуют, тем сильнее бесы мучают душу грешника (Hervieux, 319). Эта ссылка проповедника на изображенные в храмах шутовские заупокойные мессы весьма показательна. Не менее показательно и упоминание имени Беренгария. Изображенные в этой сцене звери — персонажи широко популярных в народе басен о животных. В другом своем «примере» Одо именует дьявола Ренальдом (Рейнеке-лис), а ростовщика — Изенгримом (Hervieux, 324), опять-таки активизируя фольклорный фонд своих слушателей. Фольклор, изобразительное искусство и проповедь идут здесь рука об руку.
Таким образом, ростовщик — враг Бога и природы, посягающий на все законы и самое время. Все, с чем он соприкасается, заражено его греховностью. Когда один ростовщик отдал свои деньги на хранение в монастырь и келарь убрал их в тот же сундук, в котором хранились монастырские деньги, последние исчезли. Сундук был заперт, замок на месте, воровство исключено, — не иначе, как деньги ростовщика пожрали деньги монахов! (DM, II: 34). — Одна из бесчисленных овеществленных метафор, к которым, как мы уже убедились ранее, столь охотно прибегает тот тип сознания, который породил «примеры». Материя, в глазах этих людей, не бескачественна, но обладает моральными свойствами, и отнюдь не безразлично, как нажита та или иная сумма денег. В зависимости от способа их приобретенья деньги могут быть дурными или добрыми. Доказательство: некий паломник плыл по морю в Аккон, к святому Иакову, и оказавшаяся на борту корабля обезьяна украла его кошелек и, забравшись на мачту, стала вынимать из него монеты и обнюхивать их, одни с отвращением выбрасывая в море, другие убирая назад. Когда, наконец, паломник вновь завладел своею мошной, он уяснил, что все деньги, приобретенные посредством обмана паломников, обезьяна выбросила, а остальные деньги, которые достались ему по наследству, сохранила. Святой Иаков не желает, чтобы к его алтарю принесли неправедно нажитые деньги (Greven, N 102; ТЕ, N 306).
Земное благополучие ростовщиков обманчиво. Зарабатывая все новые деньги, они только копят проклятье для своей души. Поле некоего ростовщика осталось неповрежденным, тогда как весь урожай у соседей был побит градом, и он в радости заявил священнику, что жизнь его заслужила одобрение. Но священник отвечал: «Не в том дело, просто у тебя много друзей в собрании бесов, вот ты и избежал бури» (ТЕ, 70). Подобно этому, ростовщик, долгое время находившийся под отлучением, похвалялся перед другими прихожанами, со смехом демонстрируя свое толстое брюхо: «Видите, как меня истощили проклятья священников». Несчастный не понимал, замечает Этьен де Бурбон, что Господь откармливает его подобно свинье в жертву вечной смерти (ЕВ, 302).
Тяжесть грехов ростовщика такова, что на похоронах одного из них выяснилось, что соседи, намеревавшиеся отнести его тело на кладбище, сколько ни пытались, не в силах были его поднять. Нашелся мудрый старец, который поведал присутствующим об обычае, заведенном в этом городе: когда умирает человек, к месту погребения его должны сопровождать те, кто принадлежит к той же должности или роду занятий, что и покойник: священники и клирики хоронят священника или клирика, купцы — купца, мясники — мясника и т. д. Тогда пригласили четверых ростовщиков, которые беспрепятственно подняли тело и доставили его к месту погребения, — бесы не допустили того, чтобы их слугу несли другие люди, помимо его собратьев (Crane, N 178) [136] . В других случаях священники попросту отказывались хоронить денежных наживал в освященной земле. Один благочестивый священник заявил, что такой человек заслуживает лишь «ослиного погребения», и, чтобы отделаться от настояний друзей покойного, предложил положить его тело на осла и посмотреть, какова воля божья: «Куда осел отнесет его, там и похороним». Водрузили труп на осла, и тот, никуда не сворачивая, вывез его из города и сбросил в навозную кучу под виселицей (Crane, N 177). «Скотскому погребению» предали и растерзанный бесами труп ростовщицы, душу которой они отправили в ад в самый момент ее смерти (DM, XI: 41).
136
Существует аналогичный «пример», относящийся, однако, не к ростовщикам, а к наложницам священников, которых презирали, пожалуй, не менее, чем ростовщиков. Во Франции умерла сожительница священника, и когда ее должны были нести к месту погребения, то под давлением злых духов гроб оказался настолько тяжелым, что даже множество народу не могло его сдвинуть. Некий мудрец посоветовал найти других ей подобных женщин, и разыскали двух наложниц духовных лиц, которые без труда подняли и понесли гроб. «Неудивительно, — сказал мудрец, — что два беса могут третьего унести в ад» (SL, 115).
Алчность ростовщика поистине безгранична. Процентщик из Меца при смерти просил жену положить ему в могилу кошелек с деньгами. Она пыталась сделать это втайне от других, но кто-то вскрыл могилу и нашел в ней двух жаб. Одна вынимала монеты из кошелька, а другая вкладывала их в сердце покойника (DM, XI: 39. Ср. Crane, N 168). Клирик Вальтер скопил много денег, но, лежа на смертном одре, ничего не оставил за упокой души. В час его смерти кельнский каноник имел видение: Вальтер считал монеты, сложенные кучкой, а по другую сторону стола черт в облике эфиопа тщательнейшим образом проверял его подсчеты. Вальтер при этом частенько прятал монеты в своей одежде, и после того как все деньги были сосчитаны, эфиоп радостно захлопал в ладоши: «Вальтер утаил более дюжины марок!» (DM, XI: 43). В том же диоцезе известный ростовщичеством рыцарь Теодорих во время болезни постоянно двигал зубами, и, когда слуги спросили его, что он ест, Теодорих ответил: «Монеты жую». Бесы вкладывали их ему в рот (DM, XI: 42). Точно также бесы в аду засовывали раскаленные счетные камушки в рот другому ростовщику, душу которого они ковали железными молотами (Crane, N 173), а руки ростовщицы, которая умерла без покаяния, продолжали двигаться, будто она считала деньги, — ими двигал черт, и лишь экзорцизм привел к тому, что труп успокоился (DM, XI: 40). Тело умершего без покаяния кельнского каноника Годефрида, алчного до денег, один священник видел лежащим на наковальне, и его приятель, «епископ иудеев» Иаков, молотом расплющивал его, превращая в монету. «Кара вполне согласуется с виной», — замечает Цезарий Гейстербахский (DM, XI: 44).