Культура и общество средневековой Европы глазами современников (Exempla XIII века)
Шрифт:
Весьма популярен был цитированный выше «пример» (переходивший из сборника в сборник) о сардинском епископе, проповедь которого на евангельскую тему «Кто ради Меня оставит дом, поля или виноградник, тому воздастся стократно», произвела столь сильное впечатление на одного сарацина, что он пожелал принять крещенье при условии, что если это обещание будет выполнено после его смерти, то его сыновья сполна получат стократное возмещение розданного им нищим имущества. Сыновья действительно явились к епископу, требуя своего. Епископ отвел их к могиле отца, саркофаг был открыт, и в правой руке трупа увидели хартию, которую покойник отдал лишь епископу, но не своим детям. В хартии было записано, что обращенный сарацин получил стократно и благодарит (Hervieux, 317). Буквальное понимание христианской заповеди в высшей степени характерно для этого способа мышления. Впрочем, буквальное понимание могут разделять не одни «простецы», но и сами проповедники, и в другом варианте на ту же тему бедняк, владевший одной коровой, отдал ее нищим, поверив проповеди епископа о стократном вознаграждении. Некоторое время спустя епископ увидел этого бедняка, занятого постройкой стойла для сотни обещанных ему коров. Епископ пригласил его вместе с другими нищими к себе, и, когда они сидели за едой в темноте, бедняк обратился ко Христу: «Господи, Ты обещал мне сто коров, так я бы за одну из них хотел иметь свечу». И тотчас над ним воссиял яркий свет от чудесной свечи, осветившей весь дом. Видя это чудо, епископ одарил бедняка полями, виноградниками, овцами и быками, и так он был стократно вознагражден еще на этом свете (Klapper 1914, N 149).
Слову святого подвластны все божьи творения, в том числе и лишенные разума. Мало этого, они способны славить своего Творца. Так было с пчелами, когда владелица улья, видя, что улей гибнет, по чьему-то совету положила в него тело Христово. «Признав Творца», пчелы соорудили из воска маленькую часовенку со стенами, окнами, крышей, дверьми, колокольней и поставили в ней алтарь, на который и возложили гостию. Увидев это чудо, женщина поспешила к священнику и покаялась в том, что не съела облатку, а использовала ее неположенным образом. Священник в сопровождении прихожан пошел на пасеку и увидел пчел, которые летали вокруг улья и «жужжали во славу Господа». Тело Христово было торжественно водворено в церковь (DM, IX: 8; ЕВ, 317; Klapper 1914, N 71). Чтят бога и грызуны: найдя гостию, мыши погрызли ее, не коснувшись, однако, начертанных на ней букв — инициалов Христа. Таково могущество гостии, замечает по этому поводу Цезарий Гейстербахский, что его ощущают не только звери, в коих есть движущая душа (anima motabilis), но и нечувствительные элементы (DM, IX: 11). Все твари, продолжает он, разумные, как люди, неразумные, как звери, бесчувственные, как вода, земля, воздух и огонь, испытывают силу божественного сакрамента (DM, IX: 16). Поэтому неудивительно, что конь, увидев священника, который нес святые дары больному, преклонил колени. Державший его под уздцы слуга, который колен не преклонил, поднял коня на ноги, но тот и во второй и в третий раз пал перед святыней, и его господин сказал: «Глупец, конь мудрее тебя, он признал своего Творца и преклонился, а ты — нет» (SL, 264). И точно так же поступили свиньи, наткнувшись на лугу на ящичек с гостиями (этот ящичек бросили за ненадобностью воры, ограбившие церковь): свинопас увидел, как животные ходили вокруг ящичка и кланялись святыне (SL, 269). Священник, спешивший к больному с евхаристией, повстречал нагруженных ослов, которые перегородили ему путь. Он вскричал: «Что делаете, ослы? Не видите разве, Кого я несу в руках? Остановитесь и уступите дорогу вашему Творцу, повелеваю вам Его именем!» И тотчас же ослы остановились и пропустили священника (Klapper 1914, N 69). Свиньи не стали есть из кормушки, в которую иудей бросил гостию, — увидев это неверный убедился в могуществе сакрамента и преклонился перед Богом христиан (SL, 269).
101
Мистическая мельница: зерно Ветхого Завета претворяется в хлеб Нового Завета.
Капитель собора в Везелэ. Первая половина 12 в.
102
Падение Симона-волхва и дьявол. Капитель в соборе Сен Лазар, Отен. 12 в.
103
Князь мира — искуситель. Статуи собора в Фрайбурге. 14 в.
104
Инициал Р в рукописи начала 12 в.
Автор «Зерцала мирян» рассказывает в этой связи еще одну историю — о еретике, который спорил со священником, утверждая, что его осел преспокойно съест тело Христово. Они назначили день для испытания, но осел не стал есть, посрамив своего хозяина. Вместо этого он стал на колени, поклонившись таинству (SL, 269 b).
Вера прихожан в силу церковных ритуалов и предметов выражалась в поступках, которые свидетельствуют о том, что сакрамент понимался ими как своеобразное магическое средство. Поэтому было вполне логично — в контексте логики этих христиан — что и акт отлучения мог быть применен не только к человеку, но и к неразумным тварям и к неодушевленным предметам. Мухи, тучами летавшие в церкви, не давали возможности спокойно отправлять службу, и тогда Бернар Клервоский отлучил их, и на другой день все мухи сдохли (LE, 134). Если б подобные действия произвел какой-нибудь мирянин, они были бы сочтены нечестивым колдовством. Допустимая церковью магия — это ритуалы, совершаемые ее служителями. Бернар — отнюдь не представитель народной культуры и религиозности, но его поступок, как и подобные же действия других святых, находится в пределах сферы взаимодействия официальной церковности и народных традиций. Святые и епископы отлучают блох, вызвавших повальные болезни, змей, рыб, птиц, хлеб, попавший в руки еретика, сады, леса, замки, и все эти отлучения оказываются вполне эффективными: эпидемия прекращается, сад перестает плодоносить, рыба исчезает, лес засыхает, замок запустевает. Отлученные воробьи не смеют залетать в церковь, где они гадили, но летают вокруг нее (Le, 135 b; ЕВ, 304, 305, 308, 310–312).
Могут возразить, что все же существует один род божьих тварей, которые восстали против своего Творца и не повинуются ему. Разумеется, дьявол, демоны, бесы, черти, как бы их ни называть, — мятежники и враги бога и человека. Но и здесь не все так просто и однозначно. Выше мне уже приходилось приводить «примеры», в которых проявляется амбивалентность нечистой силы. Оказывается, существовали бесы, испытывавшие глубокие и непритворные страдания от сознания невозможности примириться с Господом. Иные даже приходили на исповедь, но не были способны понести покаяние из-за своей гордыни. Не все бесы в равной степени злы, замечает Цезарий Гейстербахский, поведав о верном своему слову бесе по имени Оливер. Больше всего склонности ко злу у тех бесов, кои и на небесах проявили непреклонную гордыню и зависть по отношению к Господу, а другие лишь согласились восстать вместе с Люцифером, и они менее злы, чем прочие, и пакостят меньше (DM, V: 35). Кое-кто из их числа даже сокрушался о своей измене: «Зачем, согласившись с Люцифером, лишились мы вечной славы?» (DM, V: 10).
Поэтому наряду с бесчисленными рассказами о всевозможных проделках демонов, постоянно подстерегающих человека и готовых совратить и погубить его, мы находим в «примерах» и упоминания о таких чертях, которые служат орудием в руках Господа. Некий священник отвратительно служил у алтаря, и тогда дьявол поднял его со словами: «Сказал Господь господину моему» — и, помолчав, бросил оземь, закончив стих: «Сядь по правую мою руку». После этого урока, преподанного нечистым, священник более не проявлял нерадивости. Он сам охотно рассказывал монахам об этом происшествии (ТЕ, 275). Бес, вещавший из уст одержимого, многое тайное сделал явным и, по общему мнению, не лгал. В частности, этот бес по имени Guinehochet дал урок отцовского чувства человеку, который имел неосторожность спросить его, сколько у него сыновей. Бес отвечал: «Один». Человек этот вообразил, что посрамил беса, и при свидетелях заявил: «Лжет он, ведь у меня двое сыновей». Гинехоше рассмеялся: «Правду говорю, один у тебя сын, а другой — сын священника». Тот в гневе и смущении спросил беса, какой же из двух — сын священника, чтобы прогнать его. А бес в ответ: «Не скажу, и придется тебе либо прогнать обоих, либо обоих растить» (Crane, N 233). Другой бес, говоривший устами одержимого, прочитал проповедь лучше, чем монах-проповедник, признавшись в заключение, что он — дьявол, принужденный проповедовать (ЕВ, 45). Бес наказывает конверса-обжору, забрасывая его на крышу колокольни, и Цезарий Гейстербахский прибавляет, что он сделал это с позволения Бога (DM, IV: 85). Монахи, которые ели мясо и пили вино в постный день, нашли в приготовленной для них курице огромную жабу, подсунутую демоном (DM, IV: 86).
Таким образом, пакости нечистого подчас оборачиваются деяниями, при посредстве которых Господь карает грешников и наставляет их на путь истины. В английской «Книге примеров» приведен рассказ парижского горожанина, который автор слышал вместе с «братом Роджером Бэконом». Какие-то испанцы, занимавшиеся черной магией, на протяжении четырех ночей вызывали беса и беседовали с ним, защитившись от него магическим кругом. Пятая ночь пришлась на канун праздника вознесения святой Девы, и бес не пришел. Когда же после настойчивых заклинаний он все же явился, то рыдал и плакал наподобие обиженного ребенка. «Дивлюсь я на вас, — вздыхал нечистый, — ангелы на небесах чтят праздник пресвятой Девы, а вы на земле не можете утихомириться. Худо мне!» Слова его привели в смущение и ужас мага и его друзей. Автор заключает: даже дьявол, враг Девы, вынужден проповедовать ее праздник (LE, 38). В подобной же ситуации бес, вызванный некромантом в приходе святого Петра в Баллиоле, что в Оксфорде (дело происходило в 1298 году), стал на колени, увидев капеллана, несшего тело Христово; когда же капеллан возвращался, демон преклонил одно колено. Удивленный священник спросил о причине такого почтительного поведения, и бес признался, что «волей-неволей вынужден так поступить в честь тела своего Господа». Что же касается капеллана, возвратившегося без гостии, то он почтил его преклонением одного колена. «Тело Христово превыше его, а Христос — его Господь». Видя все это, некромант тотчас отрекся от своего греховного искусства и сжег все книги по магии, исповедался и покаялся, вступив затем во францисканский орден. Вот урок почитания тела Господня, заключает автор (SL, 269 а) — урок, преподанный чертом!
С какой бы стороны ни подошли мы к изучению «примеров», мы неизменно встречаемся с амбивалентностью как с неотъемлемой, коренной чертой сознания, которое породило этот жанр среднелатинской словесности. Сближение спиритуального и невещественного с телесно-чувственным, переходы от одного к другому и их взаимные превращения — сплошь и рядом художественный прием, метафора. Но только ли прием? Не было ли это вместе с тем и характерной особенностью ума людей, по-своему расчленявших и организовывавших реальность? Мир, состоявший для них из противоположных начал, духа и материи, вместе с тем постоянно обнаруживает материальность духовного и спиритуальность телесного. Их мысль, доходя до пределов одной крайности, обретает там нечто прямо противоположное, и материя, тело оказывается пронизанным духовным началом, а это последнее на какой-то грани выворачивается вещественно-ощутимой своей стороной.
Мир воспринимается этими людьми, скорее, как своего рода «духоматерия», если можно так выразиться, и самая душа человеческая обладает телесными свойствами. Они обнаруживаются не только на адских сковородках и в дьявольских кузницах, где души грешников подвергаются выковке, выжиганию и другим процедурам. Рассказывали о случаях, когда душа при ее выходе из тела была видима: она обладала неким материальным обликом — птицы, гомункула, сферы. Одушевление всего тварного мира имело своим коррелятом отелеснивание всего духовного. В очередной раз мы сталкиваемся с трудностью применения нашей системы понятий, представляющей продукт современной культуры, к мировосприятию людей средневековья.