Курбан-роман
Шрифт:
Хотя этот Гильермо, кажется, вовсе не собирается спать. Вот он встает с постели и идет к графину с водой. Полощет рот, ополаскивает лицо, промывает веки. Льет себе воду на шею. А потом вытирается махровым полотенцем. Нет, кажется, это был рукав халата, который Гильермо уже одевает на себя.
– Эй, Гильермо, – зевая, машет на свой рот рукой Пако, – что, не спится, решил выйти на веранду и раскурить трубку? Подожди, я с тобой.
Но Гильермо не отвечает. Он словно не видит, не замечает потягушечек Пако, хотя проходит в считанных сантиметрах от пишущей машинки. Проходит к буфету у стены, откуда достает столовые
Все это Гильермо, не глядя, раскладывает на столе в нужном порядке. И тарелки – как блики луны, что взошла высоко над городом и светит своим недоуменным светом: неужели это правда, неужели Гильермо в самом деле лунатит?
От волнения у Пако самого пересохло во рту. Да, Гильермо накрывает стол на две персоны. А потом достает из бара бутылку мартини. И опять же ноль внимания на него, Пако, идет мимо прямо к элегантно сервированному столу – нет, не может быть!
От волнения Пако даже скинул ноги с пишущей машинки. Но что же он, тупица, медлит: ведь его же просили записывать все до мельчайших подробностей. Для этого он здесь и находится. И Пако спешно начинает набивать буквы, чертыхаясь: “Черт, надо было приготовить карандаш и блокнот”.
Пако набирает буквы, печатает с ошибками, ведь он никогда не печатал на машинке, и все эти краковяки враскоряку пальцами, все эти неуклюжие попытки длятся, пока Гильермо с достоинством и со знанием дела достает из бара шоколад и фрукты. А когда стол полностью накрыт, можно раскурить и трубку в ожидании своей спутницы. Гильермо достает из шкатулки трубку и выходит на террасу дома подымить, глядя (а глядя ли?) на звезды и на искусственный спутник, маскирующийся под звезды.
А в это время Пако продолжает нагонять упущенное.
– Черт, и кто придумал эти машинки? Столько ошибок!
В расстройстве чувств Пако комкает лист и выкидывает его в сад через голову Гильермо, вроде любующегося на звезды. Вот еще одна звезда, промелькнув, упала с неба – самое время загадывать желания, хотя, может быть, это лишь потерпевший крушение спутник – разве без очков разберешь?
Но Пако сейчас не до звезд. Эх, что он натворил? Зачем он выкинул рассказ в сад? Ведь рассказ всегда можно доработать. Пако совершил большую глупость, выкинув дневник-свидетельство одной ночи, который ему поручил вести Гильермо.
Осознав свою ошибку, хотя огромное количество опечаток может служить оправданием для такого аккуратного и дисциплинированного писателя, Пако бросается мимо сидящего в плетеном бамбуковом кресле Гильермо, перелезает через балконную решетку террасы и соскальзывает, хватаясь за каменные уступы стены, вниз. И это притом, что Гильермо продолжает курить как ни в чем не бывало.
Спрыгнув в сад, Пако вглядывается в кусты шиповника. И ему даже кажется, что он видит этот скомканный лист среди веток. И вот он уже продирается сквозь них, перемахивает через ограду соседнего участка.
Нет, показалось – это не лист бумаги. Это всего лишь блик луны. А вон, кажется, и выброшенный лист белеет меж дальних ветвей. Пако ползет к нему. И вдруг чуть не натыкается на женщину в белом пеньюаре, что плавно движется по тропинке к калитке сада Гильермо.
Плывет по тропинке, как по лунной дорожке. “Неужели она тоже лунатик?” – не может оторвать глаз от красавицы Пако. А в это время женщина уже поднимается на крыльцо Гильермо.
Схватив скомканный лист, Пако спешит за прекрасной
Не везет так не везет. Что уж тут поделаешь, коль сам виноват? Пако звонит в дверь. Барабанит в окно, потому что, разумеется, никакого Гильермо уже нет на веранде и в помине и нет никакого ответа на все призывы Пако впустить его в дом. Тогда от безысходности Пако пытается забраться на террасу по каменным уступам стены, но его пальцы соскальзывают с гладкого камня.
Остается только одно – залезть на яблоню и уже оттуда попробовать как-то перебраться на террасу. Пако так и поступает, лезет вверх по стволу, словно мальчишка. А когда уже достигает нужной высоты, видит, во-первых, что ветви дерева очень хрупки и по ним не добраться до террасы. А во-вторых…
Во-вторых, даже говорить стыдно, Пако видит сквозь распахнутое окно распахнутый пеньюар очаровательной незнакомки, пока она мило беседует с Гильермо. Но вот они уже пьют на брудершафт. Пако видит все это сквозь ветки в матовом свете. А свечи на столе – как блики луны. А потом Гильермо заваливает красивую особу на кровать и в поле зрения Пако остается позвоночник напряженной спины Гильермо и огоньки маленьких пяток незнакомки, пока и они не гаснут вместе со звездами после всполоха молнии. После всполоха молнии, раската грома и всплеска грозы. Капли влаги сползают по позвоночнику Гильермо и по ветке, на которую взобрался Пако. Дождь усиливается с каждой секундой. Надо же так вляпаться! Остаться посреди ночи один на один с холодным, промозглым дождем! Чтобы как-то защититься, Пако спрыгивает с дерева и прячется под крону. А чтобы согреться, пытается зафиксировать в памяти все, что он видел. Вновь и вновь прокручивает в мозгу увиденные картинки. Только бы с утра все это не забыть. Только бы пересказать своему другу Гильермо его любовные похождения в мельчайших подробностях. Рассказать про стальной позвоночник и вообще…
“Как приду, первым делом, прежде чем улечься спать, надо будет записать все, как есть”, – решает для себя Пако. А чтобы ничего не потерять, он уже сейчас царапает на тропинке веточкой некоторые ключевые фразы. Земля после дождя податливая и свежая. Утренние сумерки позволяют видеть буквы. Уже светает.
Просыпается Пако от шуршания пеньюара. Это, видимо, покидает Гильермо на рассвете его возлюбленная. Наконец-то Пако может проникнуть в комнату и записать все увиденное. И только шлейф тянется за ней, стирая на тропинке записи Пако. И стирая их из его памяти. Ведь это вовсе не шлейф пеньюара, а одеяло, которое Гильермо стягивает с Пако.
– Проснись, проснись, старик! – тормошит Пако Гильермо. – Если бы ты знал, как ты меня выручил!
– Кто это кричит? – не понимает Пако спросонья. – Что это вообще такое? – в испуге моргает он ресницами. Кому это понадобилось проникнуть в его комнату так рано?
– Ты спас меня, Пако, о, как я тебе благодарен! – твердит свое Гильермо. – Благодарен за то, что ты воссоздал эту волшебную ночь на бумаге. Ты спас меня, дружище!
“А-а! – начинает припоминать Пако, протирая глаза. – Мы же договорились с Гильермо об одной маленькой услуге. И это вовсе не моя комната, а дом Гильермо. Но почему он так нервно ходит по гостиной с помятым листком бумаги и размахивая руками? Да еще что-то возбужденно тараторит? Неужели Гильермо написал за ночь новый рассказ? Вот плодовитая скотина!”