Кузница Тьмы
Шрифт:
Гуррен отступил. Натянуто кивнул Арасу. Мужчина торопливо вошел внутрь, за ним второй целитель из Легиона.
Ведьма Хейл сказала ему: - И послушай меня. Твои прогнившие легкие... Арас мог бы...
– Нет. Я иду к жене.
– Просто сдашься и бросишь Ренарр одну?
– Она знает, что так случится. Теперь девочка под защитой. Защитой Легиона. Я иду к жене.
– Городу нужен кузнец...
– Я иду к жене.
Прорычав нечто неразборчивое, ведьма Хейл ушла в дом.
Гуррен понял, что без конца вытирает руки, но сумел лишь равномерно смешать угольную пыль с потом. Мысленно скользнул внутрь тела, отыскивая больные места. Они сидят
Ренарр будет тосковать. Вот что хуже всего. Тоскующая и одинокая девочка. Он оглянулся на всех этих солдат, подумал, неужели они приехали только ради сопровождения двоих целителей. Увидел, что они выстроились, но смотрят не на дом и не на него, они встали спинами к дому, и что-то написанное на лицах заставило его задрожать.
Они позаботятся о малышке Ренарр и, может быть, Шелас будет счастлива, ведь они из Легиона. Наверное, она отдыхает и смотрит на него, и даже делает шаг навстречу, следит, как он ползет - так долго, так давно, что вечная любовь уже доказана... и она шагнет навстречу и поднимет его, и вложит руку в грудь, извлекая черные куски горя. Он посмотрит, как она их выбросит, и снова сможет дышать, не ощущая мучительного стеснения в груди.
"Исцели меня, любимая, как можешь только ты".
Еще верховые ехали из крепости. Гуррен прищурился. Сам лорд, рядом та утренняя женщина. Проехав сквозь Тифийские ворота, лорд задержался, отдавая какие-то приказы, потом поскакал к выстроившимся неровным полукругом солдатам.
Серо-голубые глаза Урусандера зацепились за Гуррена, и старик снова прочитал в них свежую боль - вот почему он никогда не решался долго смотреть в эти глаза. Вспомнил, какое страдание вызывал в нем этот взгляд. Урусандер не мог любить Шелас так же, как Гуррен. Урусандер не имел права оплакивать ее гибель; не имел права отнимать у Гуррена личную боль.
Лорд спешился и зашагал прямо к нему.
– Гуррен...
Но Гуррен указал на Серап.
– Она дала клятву Легиона.
– Знаю, - отвечал Урусандер.
– Благословлен будь ваш сын, - сказал Гуррен, ощущая, как лицо принимает привычно упрямое выражение - теперь он мог взглянуть в глаза Урусандера, ничего не чувствуя.
– Я благословляю его, и вам нечем изменить мое решение.
Кузнец ошибался, считая, что уже измерил всю глубину тоски в глазах господина. И все же он ничего не чувствовал. К его удивлению, Урусандер первым опустил взор.
– О ней позаботятся, - бросил лорд.
– Знаю. Как обещано.
– Пойдешь в крепость, Гуррен?
– Что? Зачем?
– Хочу, чтобы оба вы были под моим кровом. Чтобы твоя дочь увидела тебя рядом после излечения.
– У меня есть работа.
– Я отпущу одного из кузнецов на замену.
– Надолго ли?
– Насколько понадобится.
– Пока я не помру? Надо бы до моей смерти, сир, и после. Городу кузнец нужен больше, чем вам.
– Если ты поучаствуешь в работах внутри крепости, Гуррен, то считай сделку состоявшейся.
– Это я могу. Пока совсем не ослабну. И не уговаривайте насчет целителей.
– Я и не собирался, - спокойно сказал Урусандер.
Гуррен неуклюже кивнул.
– Мы пришлем фургон за тобой и дочерью.
– И мне нужно взять инструменты. Самые лучшие.
– Разумеется. Сколько угодно поездок.
– Когда я отойду, сир, что будет
– Если ты позволишь, Гуррен, я готов официально ее удочерить.
– Вы готовы, да неужели?
– Гуррен отвел глаза, заметил, что происходящая суета успела привлечь толпу горожан.
– Она ведь уже не девушка. Она женщина, и с ней нужно соответствующе обращаться. Вы не назовете ее "дочкой" или как-то еще. Она наша дочь - моя и Шелас.
– Знаю, - отвечал Урусандер.
Гуррен кивнул.
– Гуррен, - сказал Урусандер более громко и формально, - как течет вода между нами?
Гуррен встретил его взгляд и удивился, видя, что тоска пропала, глаза полны тепла. И снова кивнул.
– Вода чиста, лорд.
Серап держалась в сторонке. Она видела лорда Урусандера преображенного; видела того командира, которого знала прежде. Всякая нерешительность пропала. Есть дела, которые нужно сделать, и приказы, которые нужно отдать. Можно лишь сожалеть об отсутствии Оссерка. Она вообразила, как тот бежит после убийства Миллика, бежит, считая себя изгоем, веря, что отец отвернулся от него, преступника. Мальчишка совсем не понимает отца. Но ведь это недоразумение взаимное.
Может ли быть иначе при таком обилии грязи в воде, что меж ними текла? Грязь и водовороты, и вечное бесцельное взбаламучивание ила, чтобы никогда не наступал покой.
Но сегодня она видела умирающего старика и охваченного горем, плененного чувством вины командира. Они встретились и подарили друг другу мир.
И теперь идут, словно старые друзья, к дому, пропадают внутри.
"Мать Тьма, ты нашла здесь достойного супруга. Весьма достойного".
Желая сесть на коня, она повернулась и увидела высоко вверху, над аркой ворот бьющийся под ветром флаг Легиона.
Дело было сделано.
Легион Урусандера вернулся в Куральд Галайн.
На фоне ярко - синего безоблачного неба узкий стяг был подобен золотому клинку, оторванному от самого солнца. Она сощурилась. Живописцы называют этот оттенок "лиосан".
После ужасной лихорадки странная теплая тишина заполнила все ее существо. Ренарр открыла глаза. Увидела отца и с ним незнакомцев. Искаженность и нечеткость видения, завладевшие было левым глазом, исчезли, и все казалось невозможно ярким. Даже боль в разбитом лице быстро пропадала.
Отец склонился ближе.
– Девочка, - сказал он, блестя глазами.
– Видишь, кто у нас? Сам лорд Урусандер.
Взор ее скользнул мимо отца к тому, кто стоял рядом, и в лице лорда она увидела его сына. Ренарр отвела глаза.
– Перемены, девочка, - сказал Гуррен тоном, какого она никогда от него не слышала.
– В целом мире, Ренарр. Перемены, благие перемены.
Отрицать было нелепо. Миллик мертв. Любимый мужчина мертв, убит сынком лорда. А вот стоит сам лорд, а отец бормочет, будто жить они станут в господском доме, будто отныне и навсегда о ней будут заботиться... и лорд стоит и кивает, но она может думать только о Миллике, которому все рассказала, потому что он понял - она уже не прежняя... Миллик, плачущий и пьяный, пытающийся вернуть ей прежнее лицо, стоя на коленях... он рассказал, как двоюродные братья за флягой эля выведали историю ее признаний, и насмехались над ним и в глаза называли ее шлюхой, и он словно сошел с ума. Слепая ярость, твердил он, пытаясь оправдаться, ведь он вслепую махал кулаками на заднем дворе, избив Эльдина и Орульта, и ударил ее, не зная, кого бьет.