Лабинцы. Побег из красной России
Шрифт:
— Сегодня вечером мы будем в Екатеринодаре. На подводах разрешается ехать только до города, а там — приказано войти пешком и в порядке, — говорит он мне совершенно запросто.
И смотришь на него, слушаешь его, этого матроса, «красу и гордость революции», и невольно думаешь — откуда взялась вся злость и насилие у людей, подобных вот этому матросу, оказавшемуся самым обыкновенным русским мужичонком из пригорода. И тяжко становится на душе от сознания, что в те месяцы революции не нашлось крупной личности на Руси, чтобы все это остановить. Нашелся генерал Корнилов, но — как жаль, что он не довел дело до положительного конца в 1917 году.
На площади очень много местного населения. Оно щедро угощает казаков всем возможным. Оно сочувственно смотрит на нас, смотрит с любовью,
Я вгоку есаула Костика Дзюбу, стоявшего с другими корниловцами-офицерами, и подхожу к ним. С Костей стоит его жена, совершенно
простая казачка, которая нет-нет да и смахнет слезу с глаз уголком своего передничка.
Дзюба бледен, растерян. А не храбрец ли он был в боях! Жена сообщила ему многое, как его искали красные, как обыскивали все во дворе. Она боится, что его вот-вот арестуют, почему и не отходит от него ни на шаг.
Бедная женщина, Дзюба так неумело ее успокаивает! Ласка к жене при посторонних так ведь не свойственна среди казаков!
Ободряю я ее, нахожу некоторые слова утешения и надежды, но вижу, что, перенеся все, она совершенно не верит красным, и по ее уже каменному ото всех переживаний лицу катятся холодные слезы.
Дзюбу не арестовали. Никого пока не тронули. И большим обозом на мажарах, исключительно на лошадях, мы выехали в Екатеринодар, в свою кубанскую столицу.
На удивление, со многими казаками выехали и их жены. Получилось какое-то движение казаков, словно отправляющихся на праздник. Вольнолюбивое черноморское казачество, в особенности их жены, — они никак не хотели слушаться матроса, чтобы ехать по дороге одной сплошной колонной. Почему-то многие хотели попасть в город как можно скорее. Матрос скакал за мажарами, ругался, останавливал их, вводил в общую колонну и скакал за следущими. За ним неслись вслед скабрезные шутки казаков, от которых не отставали и их жены, несся вслед свист, тюканье. Ищи виновника в этой многотысячной казачьей массе! Всем было очень весело. Но в этот же вечер нам было очень грустно, даже страшно.
Под вечер, подойдя к городу, остановились. Подтянулись «хвосты». Приказано всем сойти с подвод, и густой колонной, безо всякого строя, во всю ширину улицы, нас ввели в Екатеринодар.
В Екатеринодаре
Мы вошли в город с северной стороны, где жили рабочие. В красных газетах писалось, что сдалось 60 тысяч казаков. Это была сенсация для всего населения Кубани, но которой не верилось. И вот «они», сдавшаяся Кубанская армия, вошла в свой стольный город Екатеринодар. Вот почему весь народ и высыпал на улицы, чтобы убедиться — так ли это?
Мы проходили по улице, где находились разные мастерские, где жили рабочие, которые теперь все высыпали со своих дворов, чтобы убедиться в действительности, и от которых можно было ожидать недобрых выкриков по нашему адресу. Но их не только что не было, а на лицах смотревших была явная печаль и сожаление. Видимо, власть красных ими была уже хорошо сознана.
Мы были как будто рады, что наконец-то прибыли к цели. Густой массой, заполнив всю ширину улицы и оба тротуара, мы скорым шагом двигались по Бурсаковской улице. Впереди нас, верхом на лошади, идет важно наш глава колонны, матрос. За ним мы — старшие офицеры. И уже в самом городе все жители высыпали со всех дворов и домов и молча, удивленно смотрят на нас. Смотрят именно удивленно и молча.
Какое впечатление на жителей могла произвести эта мрачная масса кубанских казаков, появившихся в своем стольном городе в таком виде и в таком беспомощном положении — без оружия, в черкесках нараспашку, с сумами через плечи и с бурками под мышками, в черных замызганных папахах.
Таких ли казаков они привыкли видеть здесь на протяжении более чем столетнего существования этого казачье-запорожского города?!
Центр Кубанского Войска. Войсковой центр черноморских и линейных казаков. Чисто военный город. Красная улица, всегда переполненная военными в папахах разных цветов, в черкесках таких же разных цветов, с погонами
Это ли не было щегольство! Это не была ли гордость казачья! Это ли не было достоинство Войсковое! И как все это радовало всех, и радовало сердца тех, кто хотел служить своему родному и кровному Кубанскому Казачьему Войску!
И вот теперь — в каком виде вошли мы в наш родной исторический казачий город, видавший славных Кошевых Атаманов Черноморского казачьего войска, былых запорожцев — Захария Чегшгу267, Антона Головатого26Э, Котляревского269, Бурсака270, Безкровного271, Завадовско-го272, Рашпиля273, Кухаренко274.
Увидели бы они нас теперь, потомков своих, — повернулись бы в гробах от стыда и обиды! Или, как написал по этому поводу балладу черноморский кобзарь Александр Пивень273:
Такэ дило там зробылось — у городи Сочи,
Нэ слухалы б мои пуха, нэ бачылы б очи.
Подойдя к Екатерининской улице, что идет от вокзала к Красной улице, колонну остановили. Казаки сразу же присели отдыхать, где как могли. Мы, старшие офицеры, шедшие в голове колонны, оставались стоять, осматриваясь по сторонам, и ждали чего-то. Солнце уже садилось. Вечер был тихий, теплый и приятный. Нас никто не охранял. Я рассматриваю угол этих двух улиц, знакомых мне с 1910 года. Влево, на обоих углах, до самого конца были «Кавказские мастерские», где многие заказывали черкески, бешметы, папахи. Мастера были грузины. Отлично они все шили. Заказывал и я там черкески. Теперь здесь все совершенно иначе. Мастерских уже нет. Аевый угол закрыт на ставни и наглухо забит досками, крест-накрест по диагоналям. Внешне казалось, что этот нижний этаж каменного двухэтажного дома нежилой. Жизнь была лишь во втором этаже со многими огнями в раскрытых окнах.
Вдруг из глубины этого, казалось, нежилого нижнего этажа, как будто очень далеко, донеслась до нас столь знакомая мелодия дорогого нам напева:
Многоводная, раздольная,
Разлилась ты вдаль и вширь.
Мы насторожились и, болезненно прислушиваясь, молча переглянулись, как бы спрашивая один другого — кто это здесь? и почему они поют именно «Ты Кубань, ты наша Родина»?
Песнь из нутра здания ширилась, укреплялась в своей мощи и через заколоченные наглухо ставни, словно рыдаючи по загубленной казачьей жизни, достигла улицы:
За твою ли славу старую,
Жизнь свою ли не отдать.*.
Мы вновь переглянулись в недоумении. И потом лишь узнали, что здесь помещалась «областная чека», а пели кубанские казаки-смертники, узнавшие о нашем прибытии и дававшие нам о себе знать.
Мы стоим. Вдруг на Бурсаковской улице, справа, за Екатерининской, с шумом распахнулись ворота, и со двора скорым широким шагом буквально выбросилось около сотни красноармейцев в колонне по-шести. Они не были похож и на красноармейцев, которых мы уже много раз видели. Это были стройные, напористые и хлесткие ребята. Все в кителях, в галифе, в хороших сапогах и при шпорах. Они при шашках, револьверах, с карабинами через плечо. В руках стеки и хлысты. Из-под фуражек, хулигански брошенных куда-то далеко на затылок, вихрились кудлатые волосы, а на грудях красовались пышные красные банты.