Лабинцы. Побег из красной России
Шрифт:
Кубанский съезд Советов
Он назначен в Екатеринодаре, по два делегата от станиц и сел и по одному коммунисту от них же.
От нашей станицы прибыл станичный комиссар, казак Горин и младший урядник 2-го Кавказского полка Великой войны Аев Колышкин.
Оба староверы. Их подворья позади нашего, через улицу. Колышкина я хорошо знал еще со школьной скамьи, а Горина мимолетно, когда я был мальчиком, а он уже с рыжею бородою. Сады над Кубанью, наш и его,
Великую войну он провел на Турецком фронте в 3-м Кавказском полку, в котором наш старший брат Андрей был офицером. На удивление последнего — в месяцы революций Горин стал «красным». Его я не видел лет пятнадцать.
В одном из сараев он собрал всех наших станичников, чтобы «поговорить». Я не пошел. Говорить с ним мне было не о чем. За мной пришел брат, и от его лица «просил пожаловать дорогого станичника, которого он знает с малых лет», — так сказал мне брат Андрюша. Пришлось согласиться.
Когда я вошел в сарай, все станичники молча слушали Горина. Там были молодые офицеры военного времени, не выше чина сотника, урядники и казаки. Я был не только старшим среди них, но и единственным кадровым офицером. При моем появлении все они повернули голову в мою сторону.
— A-а!.. Федор Иванович!.. Пожалуйте! Что же Вы сразу не пришли? И не бойтесь. Мы все станичники — свои люди. Здравствуйте! — сказал и протянул мне руку, не вставая с земляного пола. — Садитесь, Федор Иванович, возле меня, — предлагает он и продолжает: — Я вот рассказываю станичникам о съезде. На съезде мы (то есть казаки) возьмем верх и не дадим коммунистам распоряжаться по казачьим станицам. Казачьих представителей будет ровно в два раза больше, чем коммунистов, почему мы и возьмем верх своими голосами. И всех вас выручу из лагеря, после чего вы будете жить спокойно в станице, и я не позволю никому вас и пальцем тронуть.
Горин — типичный казак-старовер. Светлый блондин. Аицо белое, чистое. Прямой, сухой профиль. Длинная, в четверть, ярко-рыжая борода. Он в широких казачьих черных шароварах с красным войсковым кантом. Белая широкая чистая рубаха вобрана, по-станичному, в «очкур». От жары — бешмет нараспашку.
Когда станицу заняли белые, дроздовцы, он был арестован, во дворе станичного правления выпорот плетьми своими же станичниками, препровожден в Екатеринодар в тюрьму для суда. Это было летом 1918 года. При оставлении Екатеринодара белыми войсками был выпущен на свободу, вернулся в станицу и автоматически вновь стал комиссаром ее. Все это я знал, и теперь я рассматриваю и изучаю его. Безусловно, умный казак, не злой и не мстительный. Говорил искренне своим станичникам, и они ему верили. Поверил и я его словам, но я уже не
ЛАБИНЦЫ. ПОБЕГ ИЗ КРАСНОЙ РОССИИ „
_-1_
верил красной власти, как и не поверил, что они, казачьи делегаты, на съезде «возьмут верх». Вся сила была уже в красной Москве, но не на местах.
Так и оказалось. Съезд единогласно признал власть народных комиссаров и послал приветственную телеграмму Ленину. После этого началась сортировка капитулированной Кубанской армии. Нам
Началось «очищение Кубани от вредного элемента». А Горин, разочаровавшись во власти, отойдет от нее и умрет в станице своей смертью.
О сотнике Веприцком. Наш лагерь
— Господин полковник, Вас спрашивает какая-то барышня, — говорит мне кто-то.
Я иду к воротам и вижу одинокую, робко стоящую девушку лет шестнадцати. Она очень скромно одета, но чистенько. Лицо приятное, благородное. Стоит сиротиночкой.
— Я полковник Елисеев, что Вам угодно? — говорю ей.
— Вы командир 1-го Лабинского полка? У Вас в полку был наш брат, сотник Веприцкий, где он? — спрашивает.
«Вот новое испытание», — подумал я. Сотник Веприцкий убит у села Садового и похоронен в Туапсе. Могу ли я сообщить такую ужасную весть этому тихому, робкому существу?!. Да она тут же может умереть от удара.
— У Вас есть мама? — спрашиваю.
— Да, и еще меньшая сестра, — тихо отвечает.
— Попросите прийти сюда Вашу маму, а я к этому времени наведу справки — где он? — оттягиваю роковой удар.
К вечеру приходит мать. Лицо энергичное, чем-то недовольное или чем-то обозленное. Одета скромно. Видимо — во всем нужда. С нею обе дочки, как оказалось, наши екатеринодарские ученицы Мариинского института. Отец их, подъесаул, состоял старшим адъютантом Кавказского отдела, когда я был юнкером, жил, снимая маленький домик рядом с нашим подворьем на Красной улице, но при нем тогда семьи не было.
Подхожу к ним, здороваюсь и чувствую себя отвратительно. Что я им могу сказать утешительного?!. Какой ужасный удар я должен нанести матери и этим двум неискушенным подросткам-дочкам. Подхожу
и обдумываю — с чего начать и как все рассказать? Но меня предупредила мать.
— Вы командир 1-го Лабинского полка? — недовольно, зло спросила она, видимо предчувствуя беду и все сваливая на меня, как командира полка. — Где мой сын, сотник Веприцкий?
Сказать коротко, всего лишь два слова — «он убит», да еще в присутствии его сестренок, таких милых, молоденьких, придавленных нуждой, у которых старший брат был всей надеждой в жизни, я не мог.
— Он тяжело ранен, мадам, — вру я. — А как и где он теперь, я могу сказать Вам только одной, — продолжаю лгать.
— Говорите здесь же — где он? Ранен?.. Убит?.. Уехал в Крым? — резко, зло, даже оскорбительно бросает она мне.
Меня это задело, словно я был виновен в его гибели. Но мне и ее, и в особенности ее дочерей безумно жаль. Я отлично понимаю, какое это горе для них. Я бросаю взгляд на барышень, стараясь прочесть в их глазах — какое впечатление произведет на них мое жуткое сообщение?
Младшая робко смотрит на меня, словно предчувствуя что-то ужасное, а старшая более спокойна. Мать же буквально съедает меня своими злыми глазами и ждет. И я решил сказать правду: