Лабинцы. Побег из красной России
Шрифт:
бышев А.И.32:>, хорунжий, произведен в офицеры в Адлере, присоединился к штабу генерала Морозова; брат секретаря-офицера краевой рады, стройный брюнет, гордый, умный, порою дерзкий. 76. Мищенко, подхорунжий, ординарец генерала Морозова; казак ст. Григориполис-ской, среднего роста, широкоплечий, молчаливый. 77. Полковник, пехотинец, воспитатель какого-то кадетского корпуса; разговорчив, в Москве был назначен командиром красной пехотной бригады, фамилию не помню.
По фамилиям и должностям перечисленных офицеров можно точно установить — какие части Кубанской армии прибыли в Екатеринодар.
Ростовский лагерь
Он был передаточным, сортировочным пунктом. Первыми, кто встретил нас за воротами, были полковой адъютант, сотник Севостья-нов и мой постоянный конный вестовой Великой войны Ермолов326, награжденный в Гражданской войне басоном вахмистра и затем чином хорунжего. Всю войну провел во 2-м Кавказском полку. Выдающийся был казак. Но мне перед ними было стыдно, что и я попал «сюда». Я немедленно «наскочил» на Севостьянова — как это он ослушался и вместо того, чтобы ждать полк в станице Тифлисской, двинулся на Екатеринодар? Он оправдывался, что думал — корпус пойдет туда же, к Новороссийску. В Екатеринодаре, попав в заторы обозов у городского сада, узнал — мост через Кубань был уже занят красными. Оставив экипаж с моими вещами (самыми ценными для меня), с кучером Максимом скрылся у друга, потом вернулся к себе в хутор Аосев, там был арестован и препровожден сюда. Скоро он будет освобожден, вновь арестован и расстрелян со своим братом в Армавире.
После нашего опроса мы познакомились с лагерем. Это пустырь на небольшом перекате, огороженный колючей проволокой чуть выше пояса человека. Кругом два ряда часовых с винтовками, на 50 шагов друг от друга. Первая цепь из астраханских калмыков непосредственно у проволоки, а вторая, на 50 шагов позади, — из русских красноармейцев. Стража строгая, неразговорчивая. Им приказано стрелять в бегущих. Узнали — недавно было убито три человека, решивших бежать ночью.
Кормили отвратительно. Порой не хватало супа. Все стоят в долгой очереди с жестяными котелками. Дают как собакам — грубо, резко, оскорбительно. В лагерях воды нет. Ее привозят в бочках и только для питья.
Уборная — что-то страшное: глубокая, длинная яма, вдоль нее две доски.
Через Ростов, поездами, следовала 1-я Конная армия Буденного на Польский фронт. Мы видим в лагерях очень много донских казаков, тысячи. Все в длинных полушубках, в больших черных потрепанных папахах. Но вот несколько хорошо одетых: в гимнастерках, темно-синих шароварах с широкими красными лампасами, сапогах, на фуражках металлические красные звезды. Мы осторожны в общении с ними. Один из них, особенно чисто одетый, очень грустный, часто проходил мимо нас. Лицо приятное, интеллигентное, и мы решили спросить его — откуда они? И он нам поведал:
— Донские конные дивизии подошли к Новороссийску, но мест на пароходах не оказалось. Потом ушли и пароходы. Немедленно в город вошла Красная армия, сопротивляться было бесполезно. Приказали выстроиться по полкам, никого не тронули. Дали полкам свои номера и назвали
— Потом послали нас против кубанских «зеленых». Жилось неплохо. А теперь, когда полки проходили Ростов на Польский фронт, снимают подозрительных, и вот мы здесь. В особенности вылавливают чинов ма-монтовского корпуса, которым пощады нет за их участие в прорыве, — закончил печально он.
Только здесь, и впервые, мы узнали о трагедии Донской армии, произошедшей в Новороссийске. Судьба и Донской, и Кубанской армий была почти аналогична.
По вечерам громадные массы донских казаков пели свои старинные песни. Они их пели молитвенно, словно взывали к Богу о своей неволе.
При нас был арестован известный красный командир конного корпуса Думенко, долго и довольно удачно воевавший против нас. Его части проходили поездами через Ростов на Польский фронт; он лично был задержан и отправлен в Азов, в тюрьму. Нас удивило, что власть посмела арестовать такого популярного кавалерийского начальника, принесшего много пользы Советам, и что корпус его не отстоял. Мы прочитали в газетах, что «при невыясненных обстоятельствах был убит комиссар его корпуса, грузин, в гибели которого подозревался сам Думен-ко», то есть это он приказал убить своего комиссара, с которым очень не ладил. В обвинительном акте было другое — «за присвоение больших сумм денер>.
В газете приведен и диалог между председателем суда и Думенко: «Правда ли, что Вы были ротмистром?» — «Нет, я был только вахмистром кавалерии». — «Вы, по должности командира корпуса, получали жалованье две тысячи рублей в месяц, откуда же у Вас, при обыске, нашлась такая большая сумма денег?» — переспросил председатель суда.
Это было «главной виной Думенко» официально. Мы слышали, что его корпус хотел выручить своего командира, но власть все предусмотрела: суд был в Азове, то есть в стороне от Ростова, очень скорый, и Думенко расстреляли немедленно там же.
Генерал Морозов запротестовал, что нас посадили в лагерь. Протестовал он лично, никого не спросив, даже и генералов, указав, «что мы сдались добровольно, по условиям с красным командованием, которые нарушены».
Нас оскорбляли его доводы, что «мы сдались добровольно», чего, конечно, не было — нас ведь сдали!
Вызвали в город, в Чека, для допросов. Допрашивали персонально, поодиночке, вежливо. У меня спросили фамилию, чин и должность. Перед следователем лежала толстая книга в черном переплете. Он открыл ее, просмотрел и сказал:
— Вашей фамилии у меня нет, а вот Савицкого — нет ли среди вас?
Я ответил, что такого человека среди нас нет, о каком Савицком он спрашивал — не знаю.
Опросив всех и узнав, что мы «морозовцы» — так нас потом называли красные, сказали, что наведут справки, «как капитулировала Кубанская армия, и примут решение». И оно принято было скоро. Власть уведомила генерала Морозова: «т. к. группа состоит из старших начальников, все будут отправлены в Москву, в главный штаб, где и получат назначения на Польский фронт для защиты отечества». Это нас не радовало, так как защищать красную Россию никто не хотел.