Лабинцы. Побег из красной России
Шрифт:
Командую голове колонны: «Стой!.. Слеза-ай!» — и указываю место для бивака полка. Долина сразу же заполнилась многочисленными сотнями казаков и лошадей. Застучали топоры, повалились некоторые деревья, давая место биваку. Все шумно заговорило кругом жизнью появившейся строевой конной части.
Расположив полк биваком, еду верхом к строениям на возвышенности. Их пять-шесть. Какой-то тип с восточным лицом, бедно одетый, в соломенной шляпе, приложив руку к груди, низко, подобострастно кланяется мне.
— Грек? — спрашиваю.
— Чаркесс чаркесс! Эта наш аул, бедни аул, полыиевик все забрал
Черкес отводит мне лучший домик. В нем деревянный пол и никакой обстановки. Я иду осмотреть другие домики. Черкес следует испуганно за мной.
— Там марушка (ударение на последнее «а»), нэльзя, закон нэ позволяет, — говорит он.
— Не бойся, я только посмотрю, — успокаиваю его.
L комнате, на полу, сидят до десятка женщин разных возрастов с детьми, и ничего нет в них «черкесского». С ними старик черкес в соломенной шляпе, в опорках, в мужичьих штанах и в какой-то куртке. Он одет так же, как и мой проводник, лет тридцати пяти черкес.
— Мой отца, — поясняет проводник.
Я в разочаровании от этого черкесского аула, от самих черкесов и черкешенок, которые совершенно омужичились и нисколько не походили на наших кубанских молодецких черкесов и красавиц черкешенок.
На другой стороне каменистой, бурной реки Шахэ, довольно широкой. может быть шагов в двести стоит «настоящий аул», как пояснил мне хозяин-черкес. Наш берег крутой, в лесных зарослях, а тот — пологий, ровный, с плоской долиной. Здесь будет стоять целая бригада казаков — 1-й Лабинский полк и Корниловский конный под моим командованием. Все войска отходят за эту «главную реку», которую надо защищать «во что бы то ни стало», так как дальше хороших позиций нет.
Мы рады, что Сочи не так далеко, около 50 верст. За Сочи «городишко Адлер», а за ним и «обетованная наша земля, Грузия», где нас ждет покой, заслуженный отдых и переформирование.
В кустах пригорка расставлены на позициях пулеметы есаула Сапунова. Они скрыты. Позиция наша неприступна.
Наш полк растет. Пополнения к нам идут из тыла, из обозов беженцев. А посмотреть на пулеметы есаула Сапунова! Все 26 пулеметов имеют свои «наименования». Они написаны белой краской на щите каждого пулемета, обращенного к противнику. Вот некоторые из них: «Бей жида Троцкого!», «По Аенину — огонь!», «Лосев № 1-й», «Не отступать!», «Славный Лабинец», «Храбрый Аабинец», «Есаул Сапунов». Других не помню.
Увидев все это, сделанное секретно, я улыбнулся. Казаки со всех пулеметных линеек смотрят на меня, следят за выражением моего лица, стар лясь узнать — нравится ли это самому командиру полка? Они боялись — как бы я все это «не забраковал».
«Пусть будет так», — подумал я, если это идет на пользу воинского воодушевления. Я этому только рад.
Есаул Сапунов просиял от своей выдумки. Он мнется. Он хочет что-то сказать мне. А потом, взяв руку под козырек, спрашивает:
— Позвольте, господин полковник, один пулемет назвать «Полковник Елисеев»?
Я ему, конечно, не позволил. Но в такой простоте сколько было души, веры, надежды. А в ставке главнокомандующего в Крыму писали, что «Кубанская Армия развалилась».
Х&-
Корниловцы
С Корниловцами на арьергардной позиции мы живем очень дружно. Я часто бываю у них. Иногда там и обедаю. И мы часто поем наши старые полковые песни. Корниловцы отлично пели.
Там у меня все старые соратники по 1918 —1919 годам: Безладнов, Трубачев197, Литвиненко, Марков198, Мартыненко199, Козлов-старший200, Друшляков201, Лебедев202, Кононенко201, Ростовцев. Все они в чине войскового старшины. А вот есаулы: Тюнин204, Носенко205, Збронский, Бэх-боль-шой206, Бэх-маленький, Дронов207, Козлов-младший2^, родной брат Жорж.
Сотнями командуют только войсковые старшины, которые год тому назад были сотниками и хорунжими, а некоторые, в 1918 году, только прапорщиками. Все они дорожат своим, поистине храбрым полком и вне его служить не видят интереса. Но он мал. В нем около 400 шашек. В три раза слабее нашего полка по численности бойцов.
Мои Лабинцы заметили частые посещения мною Корниловцев. Заметил и я в них какую-то скрытую грусть, когда я бываю с ними. А на одной трапезе с мамалыгой бесхитростный и грубоватый есаул Сапунов «выпалил» как-то при всех офицерах:
— Наш господин полковник любит больше Корниловцев, чем своих Лабинцев.
— Откуда Вы это взяли? — задетый, спрашиваю его.
— Да как же, Вы всегда ходите туда, обедаете там и поете песни с ними, — доказывает он.
Пришлось прочесть целую лекцию, что это мой первый полк по Гражданской войне; в нем я провел 9 месяцев, из коих 3 месяца командовал им; в нем четыре раза ранен, и все в конных атаках, без патронов, на шашки.
Говорил, но видел, что я их не успокоил. Пришлось как можно реже посещать родной мне кровный полк — Корниловский конный. Такова ревнивая любовь, даже и у воинов.
— Смирно-о! — слышу я команду в лесу. — Здравия желаем, Ваше превосходительство!
«Вот те и на! — думаю. — Кто же это?» Вскакиваю и вижу своих генералов — Науменко и Бабиева. Спешу им навстречу и рапортую первому «о благополучии на вверенном мне боевом участке».
— Мы к Вам в гости, Елисеев, но отнюдь не инспектировать, — весело говорит Науменко.
— Милости прошу на то и другое, — отвечаю.
Бабиева я вижу впервые с лета прошлого года. Он нисколько не переменился. Под ним все тот же светло-гнедой лысый белоногий «залет-калмык», который и мне очень нравился. Бабиев любезно, по-дружески жмет мне руку и улыбается. С ним два полковника, наши Корниловцы, Иванов209 и Шеховцов210 — его станичники, бывшие когда-то рядовыми казаками старого 1-го Лабинского полка. В 1919-м Иванов был сотником, а Шеховцов хорунжим в Корниловском полку. Оба были командирами сотен. Теперь они полковники и штаб-офицеры для поручений при Бабиеве.