Лабиринты чувств
Шрифт:
— У тебя волосы длиннее моих, — постанывала она. — Пощекочи меня ими!
— В каком месте?
— Догадайся!
— А, знаю! Между четвертым и пятым ребром!
— А вот и нет! Между шестым и седьмым позвонком!
— Это где?
— А ты отсчитай.
— Считать сверху или снизу?
— Все равно. Только скорее!
— Я в арифметике не силен.
— Зато кое в чем другом — вполне.
— Правда?
— Правда. Ты просто мастер экстра-класса.
— В чем же?
— Ммм… В театральной режиссуре.
— Жестокая!
— Не жестокая, а жесткая. В смысле — костлявая.
— Стройная… Самая красивая… Самая любимая…
— Мы едва знакомы!
— Разве?
— Неделю.
— Нет, вечность!
— Целуй же, целуй меня, Денис…
— Юля… Юленька… Прекрасная моя…
Ничто не мешало им: ни холод каменных ступеней, ни затхлый воздух, застоявшийся среди толстых и влажных кирпичных стен, ни чье-то шуршание поблизости — не то бомжей, не то и вправду мышей, насытившихся забытым сыром.
Юльке казалось, что она взлетает и несется куда-то далеко и высоко, в неизведанные дали, не приземляясь и даже потеряв из виду поверхность родной планеты Земля. Не девушка, а легкое полупрозрачное облачко, насквозь пронизанное солнечными лучами — хотя откуда бы взяться солнцу здесь, в сыром лабиринте?…
Очнувшись, она обнаружила, что не знает, в каком месте собственного дома — гигантской буквы «П» — сейчас находится. И неясно было, в какую сторону идти, чтобы добраться до нужного крыла.
Ее мечта сбылась.
Она заблудилась.
Она влюбилась.
Возможно, эти два глагола — синонимы?
Глава 6
ВЕРНЫЙ ПЕС
— Чертов старый хрен, опять провонял всю кухню своей долбаной редькой! — разорялась толстая, отъевшаяся соседка Лида, зажимая красными бесформенными пальцами нос.
Другой Юлин сосед по коммуналке, семидесятилетний Василий Павлович, смиренно полил салат подсолнечным маслом и сгорбившись, удалился трапезничать в свою комнату.
Казалось бы, давно пора привыкнуть к Лидиным выпадам, а вот старик не мог. Каждый раз болезненно морщился и хватался за сердце. Но не отвечал агрессией на агрессию. Предпочитал ретироваться.
Дородная Лида Кузнецова и ее плюгавенький муженек Боря ненавидели Василия Павловича только за то, что тот никак не умрет: они рассчитывали прибрать к рукам его комнату, когда это долгожданное событие все-таки наконец произойдет.
Зато их маленькая дочка Катя благоволила старику, у него был чудесный аккордеон с перламутром — заслуженная, добротная, еще трофейная вещь. Когда Лиды и Бориса не было дома, «деда Вася» разрешал девочке понажимать на клавиши и кнопочки, и инструмент зычно гудел и мычал, что приводило ребенка в полный восторг:
— Живая гармошка! Ругается, как мамка!
Но еще больше нравилось Катюшке, когда сосед начинал играть сам: тогда «гармошка» становилась не просто живой, а еще и волшебной, и из нее вырывалась музыка.
Девочка хлопала в ладоши:
— Поет! Мамка так не умеет. А папка поет, когда пьяный, но я тогда его боюсь. А сыграй про Чебурашку, деда Вася!
— Так и быть. Только тсс! Никому! Ни маме! Ни папе! — предупреждал запуганный Кузнецовыми Василий Павлович, и малышка свято хранила тайну.
Когда-то старик работал массовиком-затейником, а теперь дискотеки задавили эту профессию, и он нищенствовал, кое-как перебиваясь на скудную пенсию.
Салатик из тертой редьки, который так взбесил нынче Лидию, был для него блюдом редким и праздничным.
Юлю супруги Кузнецовы невзлюбили еще сильнее, чем старого аккордеониста: девушка, въехав сюда, тоже поломала их планы на расширение. И, естественно, не было никакой надежды на то, что эта самозванка, такая молодая, вдруг отдаст Богу душу и освободит жилплощадь.
А сестры Синичкины, как назло, оказались еще и общительны, и к ним вечно наведывались многочисленные гости. Уж это, по мнению Кузнецовых, было вообще верхом наглости.
Первое время Лида просто проходу Юльке не давала, едва не срывая голос визгливыми угрозами:
— Не позволю групповухи тут устраивать! Бардак, а не квартира! Притон бандитский! Так жилось хорошо, и вот тебе — подселили шлюху к приличным людям! Обожди, заявлю в милицию, выселят тебя на сто восьмой километр!
— Во-во, километр, — подтявкивал Боря.
— Ма, а шьюха — это кто шьет? — спрашивала Катюшка.
— Отвяжись, не твое дело! — гаркала на нее родительница.
— Во-во! Дело! — вторил папаша.
— А групповухи у нас в детсадике тоже есть, — доверительно сообщала девочка. — Сейчас я хожу в среднюю групповуху, а скоро перейду в старшую!
— Отвянь, трепло! Пошла вон!
— Во-во-вон! — муж не лез за словом в карман.
Первое время Юля пыталась объясниться с четой Кузнецовых по-хорошему:
— Понимаете, Лида, это мои друзья. И коллеги. Разве мы шумим или буяним? Чем они вам мешают? Все интеллигентные люди…
— В гробу я видала этих интеллигентных! Наркота сплошная! Обколетесь, обкуритесь, а у меня, между прочим, ребенок.
— А я вчера тоже обкололась! — признавалась Катя. — Хотела с елочки ветку сорвать, и вот… пальчик до крови!
— Ага! — торжествовала Лидия. — Слыхала? Вон чего девчонка от вас набралась!
— Не, я не набралась, — возражала говорливая Катюша. — это папка вечером набрался и под качелями в лужу упал.
— Заткнись, козявка! — злилась Лида и оборачивалась к супругу, требуя поддержки, но Борис на этот раз молчал, уставив туповатый взор в тарелку борща.