Лабиринты чувств
Шрифт:
Фильм-опера и одновременно фильм-буффонада! Французская драматургия, итальянская музыка, российское исполнение — как интересно!
«Фигаро здесь, Фигаро там. Это прямо про меня», — думала Юлька. Она умудрялась следить не только за брызжущим весельем, искрометным представлением, но, кроме того, — искоса — еще и за режиссером.
Ивашенко интересовал ее с профессиональной точки зрения: он должен был стать одним из героев нового заказанного ей очерка.
Перед открытием занавеса, представляя почтенной публике свое детище, Денис был так самоуверен, так тверд, так мастерски рекламировал несравненные достоинства собственного спектакля!
А сейчас, в полумраке зрительного зала, когда всеобщее внимание было направлено не на него, а на актеров, он разительно переменился.
Белесые кудряшки, только что воинственно и задорно торчавшие в разные стороны, теперь как-то жалобно повисли на лоб и назойливо лезли в глаза. Спина ссутулилась, парень сгруппировался в кресле и стал даже как будто ниже ростом. Так сжимается в пружину животное, сидя в засаде и готовясь молниеносно выпрыгнуть оттуда в нужный миг. Пальцы его так яростно вцепились в подлокотник, точно хотели раздавить его.
Денис не знал, что за ним наблюдают. В то же время он, казалось, чувствовал Юлькин взгляд. Тоже как чуткое животное. Но голову в ее сторону не поворачивал, хотя его так и подмывало это сделать, — боялся оторваться от сцены, словно в тот момент, когда он отвлечется, на подмостках наверняка случится нечто катастрофическое и непоправимое.
«Профиль у него выразительнее, чем фас, — привычно отметила Юля. — Фотографировать надо будет в таком ракурсе. Нос длинный, как у Сирано де Бержерака, но не свисает, а торчит прямо вперед. Хорошо: это придаст портрету устремленность И экспрессию».
Она глянула вниз и увидала, что ноги у Ивашенко танцуют помимо его воли. Словно помогают дирижеру управлять оркестром, выстукивая по ковровому покрытию:
— Фигаро! Фигаро! Фигаро!
А брюки-то коротковаты, и между обтрепавшейся брючной тесьмой и резинкой носка белеет худая мосластая щиколотка.
Да, небогато живут у нас творческие люди, лишь единицам капризная Фортуна подбрасывает лакомые кусочки благополучия! И, к сожалению, ее расположение далеко не всегда находится в прямой зависимости от степени одаренности.
Юля прекрасно понимала, сколь важен для Ивашенко исход этого просмотра. Возможно, вся будущая жизнь сейчас поставлена на карту.
«Выбьется» он или не «выбьется», как говорят в артистическом мире? Продолжится ли его творческая карьера или же ему, как многим его коллегам, придется зарабатывать на жизнь каким-то совершенно иным, далеким от искусства занятием? Скажем, торговать второсортными китайскими пуховиками или растворимым кофе…
Только не все могут вынести такое испытание. Некоторые, не находя выхода для своей творческой энергии и ощущая себя нереализованными, просто-напросто спиваются. Причем ломаются, как правило, как раз натуры наиболее тонкие.
Юля прониклась симпатией к этому талантливому и нервному человеку.
«Помогу, — твердо решила она. — Разрекламирую так, что публика к нему будет валом валить. И пусть спонсоры дерутся за почетное право его финансировать!»
Юля, несмотря на молодость — ей стукнуло всего двадцать четыре, — была вполне уверена в себе и своей карьере.
Прошло уже полтора года с того дня, как в актовом зале университетского факультета журналистики ей торжественно вручили красный диплом, на вкладыше которого не значилось ни единой четверочки!
Но академические отметки — это все ерунда. Гораздо важнее то, что на распределении сразу несколько солидных газет и журналов предложили ей работать у них в штате.
Случай беспрецедентный: выбирала она, а не ее!
К этому времени у молодой журналистки Синичкиной появилась уже масса публикаций, причем все, как одна, заметные. У Юли было врожденное чутье па сенсацию, которую она замечала даже там, где другие собратья по перу, в том числе весьма опытные, равнодушно проходили мимо. Кроме того, она и самый простой незатейливый материал умела превратить в журналистскую «бомбу».
Юля, не колеблясь, выбрала в качестве постоянного работодателя «Москоу ньюс».
Во-первых, тут была возможность попрактиковаться в любимом английском. И самой удовольствие, и редакции выгодно — не надо нанимать переводчиков! — и отцу приятно: не пропали его уроки впустую.
А во-вторых, газета предоставляла ей жилье в Москве! Надо ли объяснять, как это важно! И для нее самой, и для сестры, которая все еще продолжала пудрить родителям мозги, представляясь такой же, как Юля, счастливой обладательницей диплома с отличием.
Маленькая комнатка в коммуналке в старом кирпичном доме, обложенном снаружи гранитными плитами, сразу полюбилась ей, хотя по существу мало чем отличалась от общежития. Временами здесь бывало даже более шумно: соседи не отличались мирным нравом.
Но — свое! Приходишь и уходишь, когда вздумается, приводишь, кого душа пожелает, и никаких тебе пропусков и пререканий с вахтершей! У тебя есть постоянная московская прописка — предел мечтаний всех приезжих.
Какое это благо — независимость, какое счастье — быть самой себе хозяйкой!
Постепенно сфера Юлиной деятельности расширилась: теперь она писала репортажи и для радио, и для разных каналов телевидения. Ее уже разыскивали, приглашали, ей делали заманчивые предложения.
Замаячила возможность создать собственную, авторскую телевизионную передачу, и девушка присматривала для себя подходящий материал.
«А почему бы и не «Севильский цирюльник»? — неожиданно осенило ее. — Но, думаю, речь пойдет не только об опере, не слишком это сейчас популярный жанр. А если… о цирюльниках вообще? О парикмахерах? В Москве как раз намечается международный конкурс причесок…»