Ларочка
Шрифт:
Гонцы еще только спустились на первый этаж, сопровождаемые сладостными рассуждениями о том, чего и сколько надо взять, а Маркс-Пит уже пустил в ход руки. Это был сильный ход. Никаких лишних слов, слова остались в акафистах, и быстрая, но не грубая, не хамская последовательность опытных движений, и вот уже все продвинулось так далеко, что вернуться обратно можно только на одном транспорте – шумном, визгливом скандале. Причем у Ларисы не было ощущения, что ее насилуют, этого она бы не допустила, с гордостью
Энгельс и парубок были как бы в телепатической связи с другом и вернулись как раз в тот момент, когда пришло время застегиваться.
Маркс показал себя с самой лучшей стороны и после всего того, что случилось. Честно говоря, Лариса побаивалась, и сильно, этих минут после. Но Пит все сумел превратить в шуточное шоу. Он болтал с Ларисой как со старинным товарищем, объяснял, где в ванной у Рыбы спринцовка с разведенной марганцовкой «на всякий случай», и советовал не засиживаться «на горшке», потому что «мадера стынет». Все добродушно смеялись, к тому же положение сильно смягчалось тем, что компания была сильно пьяна.
Марксисты составили себе по матерому коктейлю, поминая поминутно слезу какой-то безымянной комсомолки, «ханаанский бальзам». Нет, в конце концов они сошлись на мысли, что составлять нужно «кровь кузькиной матери». По сто граммов «Стрелецкой» в каждую кружку, по двести граммов мадеры, столько же «Салюта», и остальное – пиво. Осушив по полной граненой пол-литровой лохани, они почти сразу же повалились навзничь на диван и захрапели, вздувая волосы бород.
Лариса полюбовалась на них немного и спустилась на первый этаж, где парубок варил кофе.
– Будешь? – спросил он.
– Буду.
Ларисе хотелось молча посидеть, возможно, подумать. Что-то ведь произошло. Парубку молчать было трудно. Он стал рассказывать историю сегодняшнего дня. Оказывается, он тоже познакомился с бородатыми только сегодня. В Доме журналистов.
– Туда пускают по студенческому. Я с журфака, – счел он нужным объяснить.
Ларисе это было все равно. Она должна была бы испытывать неудобство в данной ситуации, а испытывал его будущий журналист, ей и это было все равно. Журналист продолжал рассказывать.
Эти двое были дети известных родителей. Это Лариса поняла и сама. Пит носил фамилию Бережной, и полное его имя было – Питирим. Отец его был космонавтом. Никитин папа был заместителем министра какого-то машиностроения. Лариса хотела спросить у парубка, как он затесался в такую компанию, но поленилась. Молодой человек сам объяснил. Просто оказались рядом за барной стойкой. В разговоре бородачей мелькнуло имя Жировицы.
– А я оттуда родом. Из Белоруссии. Они были там в монастыре. Я им сказал, что я оттуда родом. Они купили еще пива. Сказали – поехали с нами. Будешь третьим богатырем. Они считают, что Пит – Илья Муромец, Кит – Добрыня, а Алеши Поповича у них нет.
Лариса посмотрела на парня внимательно и подумала, что все сходится. Свой вариант про Маркса – Энгельса надо отставлять, парубок нисколько не тянул на молодого Ленина.
– Целый день таскаемся по городу. Были у трех вокзалов, у трех тополей на Плющихе.
Смешно, думала Лариса, и еще думала, сказать журналисту, что они земляки, или нет. Слоним ведь всего в трех километрах от Жировиц. Не сказала. И даже не сумела бы объяснить почему.
– А почему у тебя нет акцента?
– А я учился в русской школе. В Жировицах была белорусская, но я ездил в Слоним.
23
Проснулась она на первом этаже, на диване, оттого, что ее тронули за плечо.
Руля!
– Что ты на меня так смотришь?
Она действительно смотрела на него диковатым взглядом. Медленно вспоминая о том, что тут произошло. И когда? И где все эти – Маркс, Энгельс?
– Что ты на меня смотришь, как будто тебя только что трахнули?
Раздался шум пущенной воды в туалете, и оттуда вышел невысокий, субтильный юноша.
Лариса перевела на него свой странный взгляд.
– Это не хозяин, – сказал Рауль, – это Плоскин.
– А где хозяин? – поинтересовалась Лариса, хотя в данный момент ей это было неинтересно.
Рауль сел на стул рядом с диваном, поставил на пол бутылку вина:
– А хозяин скотина. Я дозвонился до него. И он велел нам убираться.
Лариса подумала, вот и хорошо, не придется отмывать эту конуру.
– Возьми там на кухне стаканы, – сказал Руля другу.
Тот некоторое время гремел там посудой, потом пришел с одним стаканом.
– И мы что, обратно на Старконюшенный? – спросила Лариса.
Руля вдруг засмеялся, некрасиво и нервно:
– Нигде никто нас не ждет.
– Что будем делать? – спросила Лариса, начиная мысленно разбираться с проблемой: а где же все-таки гости? И как представить все дело Руле, если он узнает, что они здесь были и пили?
– Не знаю! – крикнул Руля. – Почему только один стакан?
– Я не буду пить, – сказал Плоскин.
– Мой одноклассник, бывший контрабандист. А теперь он большой человек, – сказал Руля.
Лариса внимательно посмотрела на одноклассника, и ей показалось, что он, наоборот, маленький. И действительно как бы плоский.
– Ты фильм «Москва слезам не верит» видала?
Она видела этот фильм, но не помнила, кажется, в этой компании такой факт надо было скрывать. Руля объяснил, не дождавшись ответа: