Ларочка
Шрифт:
– Обними меня. Только крепко. Гандболисточка моя.
Доносившиеся из залы возгласы не имели прямого отношения к Раулю. Шел серьезный мировоззренческий разговор. Караваевцы, и железнодорожник, и друг его и учитель Вахин, оттолкнувшись от факта арабского бальзама, перешли быстро к арабо-израильскому конфликту, а там уж и до всего остального было недалеко. Вгрызлись в тему по-серьезному. В центре разговора был, конечно, хозяин, никто не оспаривал его высшего экспертного положения. Называли по очереди имена известных в стране людей, а Виктор Петрович, поразмышляв несколько секунд, выносил свой вердикт.
– Хазанов?
– Жид.
– Ну, ладно, а Леонид Броневой?
– Жид!
– Но он же гестаповца играл.
– Специально!
– А Кобзон.
– Ну, ты спросил.
– А Пугачева?
– Тоже!
– Она же…
– Ну и что, что баба!
Виктор Петрович говорил весомо, даже с перевесом, вердиктно, и после его слова проблема казалась раз и навсегда решенной.
– А Высоцкий?
– К сожалению!
Гости помолчали некоторое время. Им не хотелось этой правды.
Лариса жалела, что послушалась Рауля и не закрыла дверь. Во-первых, было немного неудобно, вдруг эти там за столом поймут, что у них здесь в темноте происходит, а потом, все эти «жиды» казались ей совсем уж лишней специей в сбиваемом ими с Рулей любовном напитке. Несчастный, пьяненький сирота трудился над слиянием их тел так преувеличенно и с таким надрывом, что происходящее казалось ей переходящим в чуть ли не в извращение. Да, конечно, он мстит за то, что слышит. Но она-то здесь при чем? Пока они лежали, жалобно обнявшись, она чувствовала, что у них с неудачливым фарцовщиком есть что-то похожее на крохотную общую душу.
– Успокойся. – И она погладила по голове.
– Тебе хорошо со мной?
Прежде он никогда не задавал этого вопроса, и Ларису все это время немного задевало то, что он, по всей видимости, считал, что она в непременном и постоянном восторге от него как от любовника. И, таким образом, не считает предоставляемые ему сексуальные услуги таким уж драгоценным даром с ее стороны.
– А Андропов?
– А как же! – каким-то окончательным тоном сказал Виктор Петрович.
– Бро-ось, – сказал кто-то.
И тут нашел для себя повод взвиться и Гурий Лукич:
– Фамилия его настоящая знаешь, друг ситный, какая?!
И они унеслись в глубины истории.
– Каменев? Зиновьев? Фрунзе?
– Нет, нет, нет, – кричал Гурий Лукич. – Настоящая фамилия Фрунзе – Бишкеков.
– А Ленин?
Виктор Петрович сам налил себе бальзама. Медленно выпил, чмокнул слипающимися от уверенности губами.
– Жид!
Учитель Вахин схватился за голову. Гурий Лукич тоненько смеялся, тыкая в него пальцем, мол, святая простота.
Руля липко всхлипнул в большое теплое плечо подруги. В первый момент Ларисе показалось, что это иронический смешок. Хотя это мог быть и обессиленный всхлип.
Она резко и решительно встала, натянула джинсы на голые ягодицы, обрушила сверху водолазку, как бы объявляя траур по какому-то вдруг умершему чистому чувству.
Рауль ни единым звуком не прокомментировал происходящее.
Но Ларисе никакие его соображения в данный момент были и не важны. Она двинулась к двери, оттолкнула ее властным коленом и через секунду уже сидела за столом. Как Володя Шарапов на малине у горбатого.
– Как вам не стыдно! – сказала она, устремив суровый взгляд на Виктора Петровича. – Что за дичь вы тут несете!
Все все поняли и без второй фразы. Русский человек, когда его застают за открытым актом зоологического антисемитизма, всегда смущается, даже в том случае, если считает себя по сути правым.
Виктор Петрович нахмурился, сдвинул брови и выдвинул нижнюю челюсть. Ему не хотелось чувствовать себя виноватым, но в данный момент он не знал, как словесно оформить свое несогласие.
Учитель Вахин тут же принялся придираться к обстоятельствам дела, что есть лучший способ уйти от сути его. Он забормотал что-то начет того, что подслушивать нехорошо.
И тогда на первый план выступил Лукич. Он медленно встал со стула и стал прохаживаться за спиною Виктора Петровича по короткой дуге, то уходя в полумрак, то оказываясь на свету. Он был похож на разумного гуся до такой степени, что Ларисе показалось, что ее слегка мутит.
– Конечно, конечно, я с вами согласен, девушка, это нехорошо. Мы люди вообще-то культурные, не цари Ироды. Мы против, против оскорбления достоинства нации еврейского народа. Против! Это бескультурно, это Средневековье… Но, неизбежное здесь встает перед нами «но», вспомните, вспомните…
– Что вспомнить? – сурово спросила Лариса.
– Хотя бы последний «Голубой огонек».
– Зачем?!
Говорящий гусь сделал два особенно глубоких кивка всем телом:
– Я ничего, ничего не хочу сказать, повторяю, я ничего не хочу сказать, но вы же сами должны были обратить внимание. Кобзон, Хазанов… Вы обратили внимание?
– Нет.
– И таковых большинство! Народ наш наивен, как большой ребенок. А страна наша называется – Россия.
– Страна наша называется Советский Союз, – тихо сказала Лариса. Но гусь проигнорировал ее слова.
– И вот в этой стране России на Центральном телевидении нет ни одного русского человека. Я ничего не хочу сказать. Антисемитизм – плохая вещь, скверная даже, но по чьей вине она возникает?
Ларису отчетливо мутило.
– Ответьте мне, уважаемая борец за права угнетенных выходцев сионизма.